Выйдя в аллею,
ведшую от митрополичьего дома к храму, обсаженную оливковыми деревьями и
кустами роз, Шекер только вынул сигарету с зажигалкой, как увидел идущую
навстречу Таис. На ней было длинное легкое платье-туника, серое с узором из
крупных синих цветов, перехваченное под грудью широким синим поясом-лентой, и
синие туфли-балетки. Куста узнала его и улыбнулась. Они поздоровались, и девушка
спросила:
— Пришли
кого-то допрашивать?
— Да. Вам я бы
тоже хотел задать еще пару вопросов. Вы торопитесь?
— Нет, могу
уделить вам какое-то время. Можем сесть где-нибудь… вон там, например. — Она
указала на свободную скамейку, одну из нескольких в аллее. Они сели, и Шекер
спросил:
— Не
возражаете, если я закурю?
— Пожалуйста.
Но вообще-то на Акрополе курить запрещено. Хотя вас-то, наверное, некому
штрафовать. — Она улыбнулась.
— Н-да… — Хош
вспомнил, что при входе на Акрополь действительно видел запретительный знак. Пришлось
убрать вожделенную сигарету до лучших времен. — А вы, конечно, не курите?
— Нет. Идея
вдыхать дым кажется мне странной.
— А идея
вдыхать ладан во время службы? — поинтересовался Хош, вертя в пальцах зажигалку.
— Хм… Ладан
ароматный, и в нем, думаю, нет такой концентрации вредных веществ.
— Подозреваю,
что «вредные вещества» находятся большей частью у нас в голове.
— Вы
придерживаетесь теории, что если не верить в существование вирусов, то не
заболеешь? — Таис издала смешок. — В болезнях действительно велика роль
психосоматики, но не из-за самовнушения, а потому, что психические травмы
ослабляют организм — он перестает нормально функционировать и отражать атаки
микробов.
— Вот поэтому
лучше всего быть циником и ни о чем не переживать.
— У вас это
получается?
— Не всегда.
Но я достиг в этом определенных успехов. Иначе в астиномии вообще невозможно
работать. Но к делу. Мне сказали, что вы в субботу дежурили в трапезной в
митрополичьем доме.
— Да, мы
вдвоем с Юлией дежурили. Юлия это еще одна наша работница…
— Знаю. Отец
Георгий Мелас при вас там обедал?
— Да. А что?
— Вы разве не
знаете, что он отравился в тот день?
— Отравился? —
удивленно переспросила девушка, повернувшись к Хошу, и он заметил, что глаза у
нее не чисто карие: по краю шел темно-серый ободок. — Нет, я ничего об этом не
знаю. Но я же его только что в храме видела, он молебен служил…
— Сейчас с ним
уже всё хорошо. Он и вчера вечером был вполне бодр, я к нему заезжал. Но он рассказал,
что в субботу что-то съел, после чего у него схватил живот и он всё воскресенье
безвылазно просидел дома, лечил последствия отравления. Так вот, я хотел у вас
спросить: помните ли вы, что он тогда ел?
— Конечно,
помню! Овощной суп и чай с пахлавой. Суп мы с Юлией вдвоем варили, обычный
томатный суп с чесноком и сельдереем. Невозможно, чтобы отец Георгий этим
отравился! Мы все в тот день ели то же самое, и никто не отравился.
— Точно?
— Совершенно
точно!
— Овощным
супом в самом деле мудрено отравиться, — пробормотал Хош и нахмурился. Если
Мелас не врет и в самом деле отравился, то чем? Питой из «Симпосия»? А что,
если он врет? Тогда «альфа-3» превращает его фактически в главного
подозреваемого. На которого он, однако, нисколько не похож! Как и на лжеца… — А
еще кто-нибудь ел с ним вместе в трапезной?
— Нет, это же
днем было. Священники, что утром служили, уже ушли, а к вечерне еще никто не
пришел. Отец Георгий в тот день дежурил, так он только забежал поесть
быстренько и ушел сразу. Но он до вечера в храме был и вечерню служил вместе с
отцом Александром… Может, он после службы что-нибудь взял с поминального
столика… — нерешительно предположила Таис.
— Что еще за
столик?
— Да люди
приносят еду на помин своих родных и оставляют для храмовых работников, чтобы
те ели и молились за души усопших. Эти продукты потом несут в трапезную и там
используют, а если много принесли — раздают клирикам и другим работникам.
— Это не тот
столик, что там в трапезной стоит у двери? Я видел на нем какие-то пакеты с
едой.
— Да-да, это
он и есть.
— Вы не видели, брал в субботу отец Георгий оттуда
продукты домой или нет?
— Нет. Но это
же у самого отца Георгия можно спросить. Я только уверена, что нашей стряпней в
тот день он не травился. Если б с ним что-то случилось в тот вечер в храме, мне
бы Анна, наша уборщица, точно сказала, она всегда готова разболтать всё, что
узнает…
— Да, это я
уже понял. — Хош усмехнулся.
— Вы с ней
разговаривали?
— Немного. И
после этого разговора, признаться, подумал, что вы поступили опрометчиво, уйдя
с прежней работы в Парфенон.
— Не думаю.
Конечно, здесь — не моя среда. Но я не жалею, что получила такой опыт. А так я
в любой момент могу устроиться куда угодно. У меня диплом Академии и пять с
половиной лет работы в ней.
Она ничуть не
рисовалась, потому что говорила сущую правду. Афинская Академия! Спустя столько
веков эти два слова по-прежнему обладали великой магией, пожалуй, теперь даже
большей, чем когда-либо прежде. Со времен Платона в мире расплодилось множество
академий, но только здешнюю можно было в разговоре назвать Академией без
дополнительных уточнений: поймут и так. Порой Шекер с грустной усмешкой думал,
что человечеству уже никогда не удастся сотворить что-либо, способное по долговечности
славы сравниться с созданным древними греками, — догадывались ли они об этом,
когда Платон и Аристотель читали лекции ученикам? В Академию поступали лучшие,
и год от года на все факультеты сохранялся огромный конкурс. Обучение для
византийцев было бесплатным, но родители зарубежных студентов безропотно
выкладывали огромные деньги, только бы их чадо приобрело знаменитый диплом с
тисненой золотой совой или сподобилось защитить диссертацию в одном из зданий
на холме Стрефи. Разумеется, славу Академии неукоснительно поддерживали на
должном уровне: получаемые в ней знания и навыки, несомненно, стоили
потраченных на обучение сил и денег. Перед ее дипломом открывались любые двери,
Куста не преувеличивала.
— Из Парфенона
я уйду, — продолжала Таис, — но не прямо сию минуту, а когда вы поймаете убийцу
и станет ясно, что произошло. Я… хочу знать, почему. Этого не должно было
случиться! — Ее голос задрожал. — Отец Александр был лучшим из них! Почему
именно он? За что?!
— Боюсь, вам
не понравится ответ, когда мы его найдем. Причины убийств чаще всего банальны и
мерзки.
Хош не любил
думать об этом, но порой не мог отделаться от мыслей, что, какое бы наказание
ни получил убийца, это уже ничего не изменит. Убийца отнимал у человека те
годы, часто десятилетия, которые тот мог бы прожить более или менее счастливо и
плодотворно, отнимал эти годы и у тех, кто любил убитого… А в отместку получал
в лучшем случае пожизненное — какая уж тут справедливость! На земле всё
устроено так, что даже и с применением смертной казни справедливости не
достигнешь. Разве что утешаться мыслью о небесном воздаянии…
— А что
говорит ваша религия о безвременной смерти? — поинтересовался он. Таис несколько
секунд молча разглядывала свои руки, а потом медленно процитировала:
— «Благоугодив
Богу, он был возлюблен, и преставился живший посреди грешников. Он был взят, дабы
не извратило зло рассудок его или обман не прельстил душу его. Ибо чары
порочности помрачают прекрасное, и блуждание похоти портит ум незлобивый.
Усовершившись, за малое время восполнил он многие годы, ибо угодна была Господу
душа его, посему и поспешил он от среды лукавства. Люди же, увидев, не
уразумели и не вложили того в помышление, что благодать и милость для избранных
Его и посещение — преподобным Его».
— Откуда это?
— Библия,
Премудрость Соломона. Это из паремии — отрывок, который читают на службах в
честь святых. Правда, на службе читают по-древнегречески, это я переложила на
современный язык.
«Они до сих
пор служат на древнегреческом, удивительная архаика! — подумал Хош. — А еще жалуются,
что паствы теперь мало… Кому охота вникать во все эти древние рулады? Человек
всю неделю работает, а в воскресенье вместо отдыха идет в храм, но и тут
вынужден напрягать мозги, чтобы понять, что читают и поют… Развлечение, скорее,
для ученых, чем для простого люда. Но что в церкви делать ученым?»
— В таком
взгляде на вещи есть некоторая логика, но весьма мрачная, — сказал он. — Выходит,
что хороший человек изымается из среды живых пораньше только потому, что,
поживи он подольше, непременно впал бы в какие-нибудь ужасные грехи и
уподобился окружающим негодяям. — Хош хмыкнул. — Даже я, навидавшийся всякого
асти, не склонен с этим согласиться.
— Это лишь
одна из причин. Другая — что человек настолько усовершился, что ему больше нет
нужды оставаться в этом мире, он достиг святости, исполнил свое предназначение…
Вот это можно, наверное, сказать и об отце Александре. По крайней мере, в этих
рассуждениях есть хотя бы нечто утешительное.
— Так вы
считаете отца Александра святым? — Шекер чуть приподнял брови.
— Да, — просто
ответила Таис. — Я так ощущаю.
«Расследовать
убийство святого мне еще не приходилось», — подумал Хош с неопределенным
чувством. У него не было причин не верить ощущениям Кусты, но не было и
оснований верить. Да и что ему с того? Был Зестос святым или нет, в
расследовании это не поможет! Вот если б покойный явился с того света и подсказал,
в каком направлении копать… Но такое разве что в житиях бывает, а в реальности
придется долго и муторно допрашивать, выяснять, анализировать…
— Я бы хотела
помочь, — вдруг сказала девушка. — Могу я как-то помочь вам? Пока я работаю в
Парфеноне, я же могу понаблюдать за кем-то, что-то услышать, заметить…
Что-нибудь важное. Как вы думаете?
Хош слегка
удивился, но виду не подал и ответил:
— Мы не имеем
права привлекать гражданских к расследованию уголовных дел. Это может быть
опасно для вас, если убийца ходит где-то здесь.
— А вы точно
уверены, что он здесь? Я вчера весь вечер думала над вашими словами… Так ужасно
подозревать, что это может быть кто-то из Парфенона! Но…
— Но? — Шекер пристально
посмотрел на нее.
— Но у меня
нет твердых доводов, чтобы это полностью исключить. В конце концов, люди часто
бывают не теми, кем кажутся…
— Вот именно.
Кстати, ваш митрополит мне заявил, что отца Александра убили сатанисты. Что вы
об этом думаете?
— Сатанисты? —
недоуменно переспросила Таис. — Он что, это серьезно говорил?
— Как сказать…
По крайней мере, мне эту версию он скормить попытался всерьез. Другое дело,
верит ли он сам в нее.
— Не ожидала
от владыки. — Куста хмыкнула. — Честно говоря, он вообще, пожалуй, последний в
Парфеноне, от кого бы я ждала такой версии.
— Почему? —
заинтересовался Хош.
— Просто, пока
я здесь работаю и общаюсь с людьми, у меня сложилось впечатление, что владыка —
прежде всего прагматик. И уж точно не склонен к мистицизму. Это Анна или Мария…
ну, или отец Феофил могут всерьез что-то объяснять «происками сатаны»…
— А остальные,
значит, в черта не верят?
— Не то, чтобы
не верят, но… Знаете, есть такие сборники рассказов о древних монахах,
называются патерики, там разные коротенькие истории и наставления, из жизни или
придуманные по случаю. Я читала один патерик и запомнила такую историю: монах,
которому дано было зреть духовных существ, однажды увидел, как бесы сидят на
заборе и болтают ногами. Он их спросил: «Что это вы тут сидите и
бездельничаете?» — то есть не искушаете никого. И они ответили: «А зачем нам
что-то делать? Люди сами всё лучше нас делают!»
Хош
рассмеялся.
— Толковая
история! Я тоже думаю, что степень вмешательства потусторонних сил в здешние
дела слишком преувеличена. Удобно валить всё на сатану, а сам ты вроде бы и не
очень виноват… Так что в версию о сатанистах я нисколько не верю, хотя ее уже
растиражировали в СМИ. — Шекер умолчал, что это было сделано с его подачи. — Думаю,
отца Александра убили за то, что он узнал о чьих-то темных делишках. А
поскольку общался и вращался он почти исключительно в церковной среде, то
делишки эти — наверняка кого-то из этой среды. И они были весьма темными, если
сделавшие их пошли на убийство, чтобы избежать огласки.
— Ну вот, — оживилась
Таис, — я и думаю, что могла бы чем-то помочь! То есть не нарочно куда-то лезть
и подсматривать, это в самом деле может быть опасно, но просто повнимательней
смотреть на то, что происходит вокруг. Ведь это же само по себе еще не опасно? То
есть, если я всё равно по работе где-то нахожусь — в храме, или в трапезной,
или еще где-то здесь, никто же не заподозрит, будто я что-то вынюхиваю…
Шекер
задумался. Это предложение в самом деле имело смысл. Тем более, что до сих пор
в деле так и нет зацепок…
— Вы правы, — сказал
он, — сейчас мне бы очень пригодился наблюдатель при Парфеноне, а вы в самом
деле идеальная кандидатура. Вы тут работаете, всем примелькались, а значит,
можете наблюдать незаметно. Но запомните: никакой самодеятельности! Ничего не
делайте специально такого, чего вы не делали раньше, не мозольте никому глаза.
Вы ни в коем случае не должны проявлять необычное любопытство и совать нос
туда, где раньше вас не замечали. Это привлечет внимание, и если преступники
действительно здесь, вы их спугнете, а себя подвергнете опасности. Вы должны просто
делать то же, что обычно, но при этом смотреть и замечать всё, что можно.
Никогда не знаешь, что за деталь, какая мелочь приведет к преступнику. Обычно
на мелочах они и палятся.
Куста слушала
его очень внимательно.
— Да, —
кивнула она, — я поняла. Я никуда не буду ввязываться, не беспокойтесь. Просто
буду смотреть. А если я замечу или услышу что-нибудь, что покажется важным, как
мне связаться с вами?
Шекер достал
из заднего кармана арапок визитницу и вручил Таис белый с синим кантом
прямоугольник картона со своими данными.
— Лучше всего
пошлите мне свиток с условной фразой… например, «бесы болтают ногами» и цифру —
через сколько минут вы будете готовы со мной переговорить. И я вам позвоню.
Таис улыбнулась.
—
Договорились, — сказала она, и оба поднялись со скамьи. — Спасибо, что
разрешили помочь вам! Для меня это… очень важно. Ведь это, наверное,
единственное, что я могу теперь сделать для отца Александра.
————— оглавление —————
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Схолия