Тени Парфенона: Таис Афинская (4)

Савацис оказался высоким худым мужчиной с жидкими прямыми волосами пепельно-русого цвета, короткой бороденкой, мелкими чертами лица и светло-серыми глазами. Его на первый взгляд добродушное лицо, на котором выделялся крупный мясистый нос, при более пристальном рассмотрении произвело на Шекера впечатление, скорее, неприятное — возможно, из-за кривоватой улыбки тонких бледных губ. Когда Хош добрался до Парфенона, служба уже закончилась, и астином столкнулся с отцом Стахием в притворе. Тот уже снял подрясник и был в традиционном костюме священника: белая рубашка, черные брюки и длинный черный жилет с крупными крестообразными пуговицами — по афинской жаре пиджаки, разумеется, никто не носил, кроме особенных подвижников.

— Да, конечно, — сказал Савацис на просьбу о беседе, — но пойдемте в трапезную, прошу вас, а то я смерть как хочу кофе.

Трапезная находилась на первом этаже митрополичьего дома. Просторное сводчатое помещение, украшенное фресками восемнадцатого века на евангельские сюжеты, явно было рассчитано на куда большее количество едоков, чем обычно бывало здесь теперь. Старинный дубовый стол, резное кресло для митрополита во главе, длинные лавки, большая икона Богоматери на одной стене, портрет императора на другой, при входе у стены — столик с продуктами: хлеб, печенье, конфеты, пакет яблок… Из двери, ведшей, видимо, на кухню, выглянула худая женщина лет пятидесяти в длинной темной юбке и белой косынке.

— Доброе утро, батюшка! — благостно-радостным тоном сказала она отцу Стахию и перевела взгляд на Хоша. — Здравствуйте!

— Добрый день, мать Феодора, — ответил Савацис. — К нам гость из астиномии.

— Комит Шекер Хош, отдел убийств афинской астиномии, — представился тот. С этой трапезничей он пока еще не беседовал. — Я расследую убийство отца Александра.

— Ох, Боже, горе-то какое! — Женщина тут же перешла на скорбно-плаксивый тон. — Кто бы мог подумать, что у нас такое случится!

— Убийства случаются везде, — сухо сказал Шекер, не намеренный слушать эти причитания.

— Матушка, приготовь мне кофе, Бога ради, — попросил священник. — А вы, господин Хош, хотите чего-нибудь, чаю, кофе?

— Нет, благодарю. Говорят, тут отравиться можно.

— Господи Боже! — Феодора всплеснула руками. — Кто это такую клевету распустил?!

— В храме мне сказали, что отец Георгий Мелас на днях отравился. Кто знает, не в вашей ли трапезной?

— Не дай Бог такого! — сказала женщина. — У нас вся еда хорошая, с молитвой готовится, молитвой освящается, никто никогда тут не травился! Искушение это… — Что-то ворча себе под нос, она ушла на кухню.

— Случай с отцом Георгием прискорбный, что говорить, но не думаю, что он отравился в нашей трапезной, — поддержал Феодору Савацис. — Здесь всё готовят на совесть и с любовью. Даже не представляю, что и где отец Георгий мог съесть. У нас и уличной едой никто вроде не травится. Я, по крайней мере, о таком не слышал. Но ведь отец Георгий не умер, слава Богу!

— От испорченной еды мудрено умереть в наше время, — заметил Шекер.

— Смотря где. У меня знакомые были в Индии в прошлом году, так хорошо там поели в какой-то забегаловке, что обоим животы скрутило, пришлось скорую вызывать. Причем местные там едят — им ничего, привыкли, видать. То-то они столко перца во всё кладут — знакомые рассказывали потом: всё безумно острое, просто дырку в желудке можно прожечь. Ну, им не повезло, конечно, обычно вроде обходится, главное — немытых фруктов там не есть, но тем не менее такой вот случай… У нас-то, конечно, такое едва ли возможно. — Отец Стахий вдруг хохотнул. — Что у нас уличная еда, то у варваров — изысканная трапеза, как когда-то наши историки писали. Я читал, что в Хабаровске, например, когда первый «Мега-Никс» построили, туда очереди километровые стояли, а потом он стал дорогим рестораном для гурманов — вот вам и уличная еда! Можно ли представить, чтобы у нас кто-то отравился меганиксом?!

— Уличной едой не отравишься, — сказала вернувшаяся Феодора, ставя перед священником большую дымящуюся кружку с кофе — судя по запаху, натуральным, но, видимо, заварным: успеть сварить его в турке за это время было невозможно — и тарелку с маленькими пирожками, которые у турок назывались «бёрек». — А вот сэндвичем каким-нибудь новомодным из магазина — запросто! Бог знает, что они туда суют, какую гадость! Вон, говорят, в Амирии уже от этих искусственных добавок покойники не разлагаются, так и лежат нетленные в могилах по двадцать лет, страх! А всё потому, что продукты у них ненатуральные, всё из нефти…

— Простите, — прервал ее Шекер, — а кто здесь был в тот день, когда отец Георгий отравился? С ним кто-нибудь еще ел?

— Не знаю, меня не было здесь в субботу, — ответила Феодора, поджав губы, видимо, раздосадованная тем, что ей не дали хорошенько обличить нефтелюбивых амирийцев. — Тогда здесь Юлия и Таис дежурили.

— Как я могу поговорить с ними?

— С Юлией никак, — заявила женщина. — Она со вчерашнего дня в отпуске и, наверное, уже уехала на Эвбею. Вернется только через две недели. А Таис сегодня должна сюда подойти. — Феодора глянула на часы, висевшие над дверью. — Скоро уже, вот-вот придет.

Хош мысленно отметил, что очередная нить ведет опять к Таис. С одной стороны, приятно, поскольку Куста искренне хотела помочь следствию. Но дойдет до суда — адвокаты непременно поставят на вид, что слишком много основано на показаниях одного человека. Впрочем, в настоящий момент не основано еще ровным счетом ничего. Да и сомнительно, чтобы от пищи, съеденной в здешней трапезной днем, Меласу стало бы плохо только к вечеру.

— Вы пока попейте кофе, батюшка, — обратилась между тем Феодора к отцу Стахию, — а я сейчас быстренько менемен пожарю! Вам сыра туда положить?

— Да, положи, и помидоров побольше, будь добра!

— Вы хорошо знали отца Александра? — спросил Шекер у священника, когда женщина снова ушла на кухню.

— Как все. — Отец Стахий пожал плечами. — По душам с ним больше отец Георгий общался и, может, отец Кирилл. Я — нет. Мы были просто сослужителями.

Он откусил полпирожка и принялся медленно и основательно жевать. Шекер отметил, что на него Савацис почти не смотрит: он то блуждал взглядом по столу, то утыкался в свою чашку.

— Утром в воскресенье вы опоздали на службу в Парфенон. Почему?

— Колесо в машине спустило. Пришлось менять. Но я ненамного опоздал.

— Кто может подтвердить, что вы меняли колесо?

Отец Стахий поглядел на Хоша с удивлением.

— А в чем дело?

— Обычная проверка.

— Ах да, вас же интересует алиби на время убийства отца Александра. Моя мать может подтвердить: она в окно видела, как я с машиной возился. — Священник блекло улыбнулся.

Какой-то он весь был блеклый, невыразительный, не за что уцепиться взгляду. «Наверное, увидел, что девицы на него не смотрят, но монашеских обетов принимать тоже не хотел, вот и подался в целибат, — подумал Шекер. — Но почему в попы? На свете так много профессий… Или мать очень благочестивая? Надо бы с ней поговорить».

— Где и когда я могу поговорить с вашей матерью?

— У нас дома. Она на дому работает, диспетчером. Здоровье у нее не очень, так что вы, пожалуйста, ее не нервируйте. — Тут в голосе священника впервые прозвучало настоящее беспокойство, и он просительно посмотрел на комита. — Она всё равно не в курсе здешних церковных дел, я ее не посвящаю ни во что.

— Но об убийстве отца Александра она хотя бы знает?

— Да, конечно. Но об этом она и из телевизора узнала бы… Вы можете хоть сегодня вечером зайти.

— А если прямо сейчас?

Савацис как будто растерялся, но лишь на миг. Пожал плечами — этот жест, кажется, он вообще любил — и ответил:

— Можно и сейчас. Она должна быть дома… Я позвоню, узнаю.

Госпожа Ангелина Саваци была дома. Сын предупредил ее, что придет астином, а затем сообщил Хошу адрес, который тот, впрочем, уже знал из досье.

— Скажите, у отца Александра в последнее время были какие-нибудь трения или ссоры с кем-либо из работников Парфенона? — спросил комит.

— Нет. По крайней мере, я ни о чем таком не знаю. — Савацис допил кофе и со стуком опустил кружку на стол. — А вы что же, думаете, кто-то из наших мог его убить?

— Пока я ничего определенного не думаю. Рассматриваю разные версии.

— Едва ли эта версия куда-то вас приведет. — Отец Стахий усмехнулся. — Что нам тут делить? У нас же не наркокартель какой-нибудь!

— Как сказать… — протянул Шекер. — Некоторые называют религию опиумом для народа.

— Было б так, торговцы этим опиумом жили бы получше. — Савацис скривился. — Не подумайте, будто я жалуюсь на жизнь, но, сами понимаете, в наше время церковь далеко не так влиятельна и богата, как в прежние века.

— Вас это огорчает?

Священник дернул плечами и ответил:

— По крайней мере, не так много случайных людей приходит, а больше тех, кому действительно хочется вести духовную жизнь.

— По-вашему, это так необходимо?

— Что? — Отец Стахий посмотрел на Хоша.

— Вести духовную жизнь.

— Это личный выбор каждого, — неожиданно сухо сказал Савацис и как-то вдруг замкнулся, словно в его лице что-то закрылось.

«Странноватый тип, — подумал Шекер. — Возможно, подался в церковь из-за психологических проблем… Но какого свойства? Может, разговор с матерью что-то прояснит».

— А какого вы мнения о деятельности Димитрия Логофетиса?

— Это что, имеет отношение к делу? — поинтересовался Савацис, и в его голосе впервые послышалось недовольство. — Димитрий — талантливый менеджер и толковый юрист. Вы что, подозреваете его в чем-то?

— Нет, что вы, совсем ни в чем, — успокоил его Шекер. — Просто пытаюсь понять, какие в Парфеноне отношения между сотрудниками, в какой атмосфере работал отец Александр. Это поможет мне понять, что он за человек и кто мог желать ему зла.

— Мы ему зла не желали, это уж точно! — с чувством произнес отец Стахий.

Перед уходом Хош заглянул на кухню, где хозяйничала Феодора, и спросил, не знает ли она о каких-нибудь конфликтах убитого священника с коллегами. Но женщина твердо ответила, что никаких ссор у них не было и добавила:

— Как вы вообще могли подумать о таком?! Все батюшки друг друга уважают и почитают, иначе и быть не может! Это в миру люди грызутся друг с другом, а у нас одному Господу служат, «едиными усты и единым сердцем»! Батюшки на каждой литургии друг другу целование мира дают, прощения просят, чтобы причаститься Святых Таин, иначе их служба Богу была бы неугодна. А вы такую вздумали напраслину на них, постыдились бы, молодой человек! — наставительно завершила она эту пламенную речь в защиту «своих».

— Целование, говорите? — промолвил Шекер. — И вы думаете, это нерушимая гарантия добрых отношений? Но, насколько я знаю, Иуда тоже дал целование Христу.

Оставив трапезничую в немом возмущении, Хош простился с ожидавшим менемена отцом Стахием и покинул митрополичий дом, ощущая неудовлетворенность. По сравнению с живым и по-человечески интересным Меласом Савацис смотрелся бледной молью и симпатии у комита не вызвал, но это, разумеется, не повод подозревать его в чем-то: по-видимому, у него действительно алиби, да и машина не «альфа-3»… Машина, кстати, у него была «мерседес» предпоследней модели, и ноофон, по которому он говорил, тоже был из новых. В общем, похоже, материально отец Стахий не бедствовал. Отец Георгий явно жил беднее…

«А ведь это странно, — подумал Хош. — Служат они примерно наравне, семьи ни у того, ни у другого нет. Откуда же такая разница? Мелас еще и программированием подрабатывает. А чем же, в таком случае, подрабатывает Савацис? Если мать у него диспетчер, то едва ли она много зарабатывает. Или у нее есть какой-то капитал? Надо это выяснить».

предыдущее ||| продолжение

 ————— оглавление —————