Тени Парфенона: Таис Афинская (2)

После венчания в Парфеноне Феодор с Афинаидой поехали в фототур по городу, а избранные гости, побродив по Акрополю, отправились на виллу Киннамов, где их принимали родители новобрачных. Погода стояла приятная: тепло, но еще не летняя жара, и праздничные столы были накрыты прямо на улице, у бассейна, в тени деревьев и отчасти под зонтиками от солнца. Скоро пришла пора встречать нововенчанных хлебом, солью и вином, после чего Таис, как и прочие, пообщалась с Феодором и Афинаидой, вручив им подарок. Но на большее ее не хватило. После нескольких тостов, когда началась первая свадебная игра и гости стали, передавая друг другу эстафету, высказывать пожелания новобрачным, Таис сбежала в сад и принялась бродить по дорожкам, пытаясь взять себя в руки. Однако затея не удалась, потому что до нее то и дело доносился смех, крики «горько!» и пение старинных свадебных гимнов. В конце концов, спрятавшись в дальней беседке, Таис разразилась слезами. Но погоревать всласть ей не дали — приступ жалости к себе был бесцеремонно прерван чьим-то бархатным голосом:

— И о чем же можно так горько рыдать на свадьбе у друзей?

Таис вздрогнула и подняла голову. У входа в беседку, слегка прислонившись плечом к деревянной увитой плющом колонке, стоял высокий брюнет, худощавый и смуглый, с антрацитовыми глазами, необычайно стильно одетый во всё черное, и с любопытством смотрел на нее. Это был один из друзей Феодора, его имени Таис не запомнила.

— Нервный приступ, — пробурчала она, доставая из кармашка платья носовой платок. — Свадьбы друзей это никак не касается.

Мужчина недоверчиво, как показалось ей, хмыкнул, но ничего не сказал, продолжая бесцеремонно ее разглядывать.

— А вам что здесь нужно? — нелюбезно поинтересовалась Таис. — Вы во всем саду не нашли другого места?

— Представьте себе, я счел, что как раз это — самое подходящее для моих целей. Так что я вынужден вас попросить его покинуть.

— Как это понимать?

— Видите ли, госпожа Куста — если не ошибаюсь? — мне поручили похитить прекрасную новобрачную, и я решил, что ее хорошо бы спрятать именно здесь. Так что я пришел проверить, всё ли тут в порядке. Правда, до момента похищения еще много времени, но мне хочется быть уверенным, что мы с госпожой Киннам не застанем здесь вас, когда придем.

— Ах! — Таис рассмеялась. — Понятно. Что ж, я могу уйти и в другой угол сада, господин… простите, я запамятовала ваше имя.

— Севир Ставрос. — Он чуть поклонился. — Можно просто Севир. Полагаю, вам лучше умыться и вернуться к гостям.

Таис возмущенно уставилась на него. Он еле заметно улыбнулся.

— О, я очень наглый. И всё же стоит последовать моему совету.

— Благодарю! — насмешливо сказала Таис и встала. — Но я как-нибудь сама решу, что мне делать.

Он посторонился, она вышла из беседки и уже сделала несколько шагов по дорожке, когда услышала сзади:

— «Я не оскорбляю их неврастенией,

Не унижаю душевною теплотой,

Не надоедаю многозначительными намеками

На содержимое выеденного яйца,

Но когда вокруг свищут пули,

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать, что надо».

Таис остановилась и медленно повернулась к Севиру. А он продолжал читать своим удивительно красивым глубоким баритоном:

— «И когда женщина с прекрасным лицом,

Единственно дорогим во вселенной,

Скажет: “Я не люблю вас”,

Я учу их, как улыбнуться,

И уйти, и не возвращаться больше.

А когда придет их последний час,

Ровный, красный туман застелет взоры,

Я научу их сразу припомнить

Всю жестокую, милую жизнь,

Всю родную, странную землю

И, представ перед ликом Бога

С простыми и мудрыми словами,

Ждать спокойно Его суда».

— И как? — тихо спросила Таис после небольшого молчания. — Как уйти и не возвращаться больше?

— Надо верить во вселенскую алхимию, — ответил Ставрос серьезно. — Если что-то не сплавилось с вашей жизнью, то оно и не ваше. Чем быстрее человек отпустит не свое, тем быстрее сможет найти и заметить то, что дается именно ему.

— Вам самому это удалось?

Бог знает, почему она это спросила — наверное, просто из вредности. Но вопрос, похоже, попал в точку. Лицо мужчины словно бы потемнело, но лишь на несколько мгновений — потом всё скрыла бесстрастная маска.

— И да, и нет, — ответил он. — В данном случае это не важно. Иногда события развиваются непоправимо. Но это пока что не ваш случай, насколько я понимаю.

— Вы слишком много претендуете понимать.

— Мне просто уже не раз доводилось сталкиваться с подобными историями.

— Вы что, психолог?

— В каком-то смысле. Но не профессионально.

— Оно и заметно. Впрочем, спасибо, возможно, я обдумаю ваш совет. — Она кивнула Севиру и пошла прочь от беседки. Поколебавшись у развилки, Таис всё же выбрала дорожку, ведущую к дому. Досадуя на Ставроса, на себя и на всё на свете, она умылась, потренировалась перед зеркалом в натягивании подобающих празднеству личин и, сочтя, наконец, результат удовлетворительным, отправилась к столам.

— Ты где была? — спросил брат, когда она уселась на свое место рядом с ним.

— Гуляла, — беспечно ответила она. — Здешний сад великолепен! У Феодора есть свой садовник?

— Приходящий, но только для текущего ухода. Внешним видом в целом и новыми посадками занимается Николай Влахернит, один из лучших ландшафтных дизайнеров в Афинах, он этот сад и сотворил. Асма хочет пригласить его к нам, тоже поколдовать хоть немного.

— Понятно, — пробормотала Таис, косясь на молодоженов. «Допустим, Ставрос прав: если не сплавилось, то и не мое. Тогда где же мое? И как его найти?..»

Когда пирующие более-менее насытились, объявили начало танцев. Заиграла музыка, в такт ей замерцали цветные гирлянды на деревьях. Феодор повел Афинаиду на площадку перед домом, Василий с женой тоже поднялись. «Хоть бы Асма не подсылала ко мне никаких кавалеров, с нее станется», — подумала Таис, подливая себе в бокал вина. Она любила невестку, но иногда стремление Асмы покончить с ее одинокой жизнью становилось несколько навязчивым…

— Госпожа Куста, вы позволите пригласить вас на танец? — раздался над ухом уже знакомый голос. Таис повернула голову: рядом с ее стулом стоял Севир Ставрос. Сама галантность, но в то же время было в нем что-то неуловимо дерзкое — в том как он смотрел? Или в изгибе тонких губ?.. Однако Таис внезапно ощутила, что станцевать с ним было бы очень приятно. Она улыбнулась.

— Позволю.

Это был самый потрясающий вальс из всех, что она когда-либо танцевала! Севир оказался танцором, как теперь выражались, «уровня — бог», особенно благодаря невероятной грации, которая ощущалась в каждом движении. Таис вовсе не была великой танцоркой, но в паре со Ставросом совершенно забыла об этом, отдавшись музыке, объятиям партнера и пьянящему чувству полета. Когда музыка смолкла, Таис выдохнула:

— Спасибо! Вы танцуете божественно.

Он слегка поклонился с еле заметной улыбкой, и спросил:

— Желаете вернуться к столу?

— А у вас есть другое предложение?

Ставрос выгнул бровь.

— Дайте подумать. Можно прогуляться по саду и поговорить о литературе. Можно запустить фейеверк. Можно прыгнуть в бассейн.

— По-моему, вечер еще не перевалил в фазу «можно всё», — со смехом заметила Таис, подумав: «Интересно, кто сейчас флиртует — я или он?»

— Вас это огорчает? — полюбопытствовал Севир. «Какая двусмысленность!» — подумала Таис, впрочем, ощущая, что ей странным образом нравится дерзость этого мужчины, хотя прежде такое поведение ее скорее раздражало.

— В таком обществе, как здешнее, едва ли кто-то станет прыгать в бассейн, а если и прыгнет, то это точно буду не я. Я бы предпочла разговор о литературе. Кстати, чьи стихи вы читали у беседки?

— Николая Гебреселассие.

— А! Да, я немного читала его. Хорошие стихи. Честно сказать, поэзию я не очень люблю, но Гебреселассие мне понравился.

— Не любите поэзию? Почему?

— Даже не знаю, как объяснить… Я люблю отдельные стихи, но не люблю поэзию как жанр. Среди стихов слишком много каких-то… красивых по форме, но непонятных по содержанию. То есть, допустим, я читаю стихотворение и понимаю, что оно красивое, вот тут метафора удачная или красивый образ, вот здесь ритм… И в то же время как-то непонятно, к чему это всё. Автор вроде бы хотел сказать, что-то глубокое, или выразить чувство, ощущение, эмоциональный настрой… Но если мой настрой с этим не резонирует, то есть я не понимаю этого чувства или ощущения, то все эти метафоры и образы остаются просто набором слов, каким-то вычурным, неестественным нагромождением… Или, даже если смысл понятен, часто возникает ощущение, что поэт давит на твои чувства, стремится вызвать у тебя определенные эмоции… Это бывает не очень приятно, раздражает. Как будто тобой пытаются манипулировать, что ли. Не знаю, почему на меня так действуют именно стихи. В прозе тоже такое бывает, но оно меня не раздражает.

— Проза, даже написанная поэтичным языком, обращается прежде всего к разуму и сознанию, а стихи — к чувствам и подсознанию.

— Да, возможно, дело в этом. Наверное, Платон потому и не любил поэтов. Мало ли что они могут вытащить из подсознания! — Таис рассмеялась. — Хотя в его времена стихи были не такие, как сейчас. Интересно, что бы он сказал о нынешних поэтах… Пожалуй, вот, что мне кажется — что стихи как материал для чтения странны. Читать по книге надо прозу. А стихи… их надо декламировать вслух… или петь. Вот, кстати, песни даже на стихи, которые мне не особо нравятся на бумаге, я люблю. Многие стихи на бумаге кажутся странными или несовершенными, как будто чего-то не хватает. А с музыкальным сопровождением у них появляется новое измерение.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Севир. — Поэзия выигрывает от экспрессивной подачи. Но лично меня всегда удивляло, что сами поэты собственные стихи читать не умеют. Чаще всего у них выходит унылое завывание или какие-то рубленые вопли.

— Да, я тоже это замечала. Но ведь чтение вслух требует определенного профессионализма, как и любое занятие… Вы, кстати, читаете очень хорошо. Наверное, сам Гебреселассие был бы доволен.

— Рад, что вам понравилось.

Они медленно бродили по саду, разговаривая сначала о литературе, потом о философии, затем Таис спросила о профессии Севира и удивилась, узнав, что он химик.

— Я думала, вы гуманитарий.

— И он тоже. Первая моя специальность — история.

— Вот как! Почему же вы ее бросили?

— Не бросил, просто сейчас мало занимаюсь ею. Химия интересует меня больше. Современная и древняя, химия веществ и алхимия жизни.

— То есть вы исследуете любовь и ненависть стихий и людей. Что ж, это очень интересно. Мне вот хотелось понять людей с философской точки зрения, но теперь всё чаще кажется, что куда эффективней понимать их, используя не философию, а нейропсихологию. — Таис усмехнулась.

— Можно и просто психологию. Думаете получить вторую специальность?

— Ну, так далеко я не заглядывала. — Таис слегка растерялась. — Пока так, читаю кое-что для общего образования.

— Вы вполне можете выучиться на психолога, это ведь не так уж далеко от философии, особенно если взять юнгианское направление. Подозреваю, что современный фокизм вам не понравится.

— Да, Фока был уж слишком зациклен на сексуальной теме. Даже странно, что именно у нас возникло это направление. Мне кажется, это как раз Юнг должен был появиться у нас, а не в Западной Европе.

— Совершенно не странно! Там, где не хватает мистики и аскетики, тянутся к ним, а где этого и так слишком много, скорее следует ожидать погружения в плоть. Так что, на мой взгляд, появление Зинона Фоки именно в нашей богоспасаемой Империи совсем не удивительно.

— Хм… Может, вы и правы. Но ведь в последние столетия нас не особенно подавляют аскетикой, разве нет?

— Смотря с чем сопоставлять. В сравнении со средневековьем, конечно, галантный век и последующее время — большой прогресс, но на современном фоне ситуация столетней давности выглядит не так уж радужно. Иначе откуда бы Фока и его ученики брали столько материала для своих исследований? В последние десятилетия религиозное воспитание уже так не давит на людей, как тогда, поэтому определенные проблемы стоят не столь остро, хотя инерция религиозных табу всё еще велика. Сейчас более выпукло проявились другие проблемы, поэтому Юнг в большем почете, и это оправданно. Но Фока не перестает от этого быть актуальным. Вы же, надеюсь, не будете отрицать, что сексуальность играет заметную роль в нашей жизни, это ясно и без всякого психоанализа.

— Играет, но фокисты, мне кажется, сильно преувеличивают роль секса. Это важная составляющая жизни, но… Человек вполне может прожить и без секса, даже не будучи связан религиозными соображениями.

Ставрос взглянул на нее.

— Вы говорите так потому, что уже пресытились, или потому, что попробовали и вам не понравилось, или потому, что в вашей жизни секса нет и вы предпочитаете думать, что он не важен?

Таис, к собственной досаде, покраснела.

— Может, мы не будем переходить на личности? Вы всё же не мой личный психоаналитик.

— О, я и не претендую. Но рискну предположить, что вы обесцениваете эту сторону жизни из-за отсутствия удачного опыта.

Таис резко остановилась.

— Едва ли это вас касается!

Однако смотреть на этого мужчину в упор определенно было ошибкой. Взгляд его обсидиановых глаз был странно притягательным, словно засасывал в черную дыру.

— Разумеется. Но это касается вас, — сказал Севир медленно и бархатно. — Да, свет клином на этом не сошелся, и донжуан, полагающий целью жизни одержать как можно больше побед, столь же ненормален психически, как и какой-нибудь сексофоб-аскет. Тем не менее, секс это божественный дар, а божественные дары охуждать опасно. К сожалению, многие люди, в силу разных психологических проблем, неспособны испытать всей глубины переживаний, связанных с ним, или просто стали жертвами неудачного опыта. Поэтому они и считают, что имеет место преувеличение. Но ни поэты, ни романисты, ни Песнь песней не лгут.

— Песнь песней не о сексе, а о любви, — возразила Таис, отвернувшись от Ставроса, и снова пошла вперед по садовой дорожке. — Конечно, у двоих любящих все эти ощущения, наверное, в самом деле… божественны. Но едва ли они будут таковыми у случайных партнеров.

— Ошибаетесь, — спокойно ответил Севир. — Эрос — необходимый элемент любви. Без эроса вообще никакой любви не бывает, и считающие иначе пребывают в плену иллюзий. А любовь бывает разной, как цветы: есть однодневки — утром расцвели, вечером увяли, а есть те, что цветут долго. Вы занимаетесь философией и, наверное, склонны превозносить Афродиту Небесную. Но Афродита божественна в любой ипостаси. Так что, какой бы Эрот вам ни встретился, Афродиты ли Всенародной или Афродиты Небесной, всё равно он — бог и дарит божественное наслаждение. Надо только уметь открыться ему.

— И вы, конечно, умеете, — произнесла Таис с нарочитой иронией. Она не могла разобраться, чего ей в этот момент хотелось больше: ударить этого мужчину или… оказаться в его объятиях. Он так мастерски разбередил ее рану! Теперь она не могла не думать о том, что Киннамы в эту ночь, несомненно, вкусят всех оттенков «божественного эроса», а вот она сама… Мысль, что ей предстоит провести грядущую ночь в постели одной, внезапно показалась совершенно невыносимой. А собственное утверждение о плохом качестве секса у случайных партнеров перебивалось соображением, что сегодняшний танец — тоже действо вполне телесное — со случайным партнером был-таки божественным, так почему бы и…

— Не имею привычки рассуждать о том, чего не знаю, — сказал Севир.

«Почему бы и нет?» Таис вновь остановилась и повернулась к собеседнику.

— Тогда, может быть, поýчите меня?

В его черных глазах заплясали искорки.

— Я смогу дать лишь один урок. Завтра я уезжаю.

— Вы не из Афин?

— Я живу в Антиохии.

— Ну, тем лучше, — сказала Таис как можно беспечнее, хотя дыхание ее сбилось, пока она смотрела в глаза Ставросу.

— Что ж, если вы сочтете меня подходящим учителем, я готов. — Он улыбнулся одними уголками губ.

— И как же я узнаю, подходящий вы или нет?

— О, это просто.

В следующий миг одна его рука легла ей на затылок, другая — на талию, а губы принялись исследовать ее рот — да так, что все мысли немедленно покинули голову. Когда Севир отпустил ее, Таис несколько мгновений приходила в себя.

— Да, — наконец, выдохнула она, — учитель вы хоть куда!

Они договорились улизнуть в течение часа после того, как Ставрос исполнит свою миссию по похищению невесты, и вернулись к столу. Вид гостей и особенно брата несколько отрезвил Таис, и, недоумевая, каким образом еще вчера приличная девушка и благочестивая работница Парфенона только что умудрилась ввязаться в такую авантюру, она выпила для храбрости бокал вина, а потом еще один… После чего ей стало хорошо и совсем не страшно — напротив, она начала ощущать нетерпение. Она впервые так сильно хотела какого-то мужчину помимо Феодора, и это было необычное ощущение. К счастью, до ее состояния никому не было дела: празднество шло своим чередом, с играми, танцами и песнями, и Таис ощущала себя заговорщицей, изредка поглядывая на Севира и гадая, в чем секрет его необычайной харизмы. До нынешнего вечера она даже не представляла себе, что мужчина всего лишь за какой-то час может добиться от нее не только поцелуя, но и любовного свидания! Конечно, Феодор мог бы… Но, раз уж с ним ей ничего не светит… Наверное, дело именно в этом? В нынешней ситуации, в этой свадьбе, в нежелании нынешней ночью остаться одной. И пусть рассудок и благочестие постоят в сторонке! А Бог — что ж, Бог простит и это, Ему не впервой…

Ставрос откланялся примерно через полчаса после возвращения невесты и уплаты «выкупа»: Феодор должен был угадать названия и продолжить чтение нескольких стихотворений, первые четверостишья из которых цитировал похититель. Читал Севир, надо сказать, виртуозно, буквально заворожив слушателей, и Таис не без тайного удовольствия подмечала взгляды, которые кидали на него некоторые женщины: ведь сегодня этот мужчина достанется ей! Пожелав новобрачным сполна вкусить даров Киприды, Ставрос покинул застолье, а минут десять спустя Таис получила свиток: «Карета подана. СС», — и тоже стала прощаться. Брату она объяснила, что завтра с утра пораньше ее ждут дела в Парфеноне, поэтому хорошо бы пораньше лечь. Новобрачным сказала просто, что ей пора идти, и пожелала им «сладкой ночи» — высказать это, предвкушая собственный «урок» со Ставросом, оказалось не так уж трудно.

— И тебе, Таис, — с улыбкой ответил Феодор, и она заподозрила, что он о чем-то догадывается, но размышлять об этом не хотелось, и она, помахав рукой остальным гостям, быстро зашагала к воротам.

По дороге они с Севиром почти не разговаривали, сидя рядом на заднем сиденье такси. Бог знает, о чем думал Ставрос, Таис же чувствовала, как в ней всё сильнее бурлят желания, которые она долго подавляла и — он был-таки прав — обесценивала. Дома она выдала гостю полотенце и пару вешалок для одежды и отправила его в душ, а сама быстренько привела в порядок спальню: убрала со стола в ящик фотографию Киннама, задернула шторы, разобрала постель, вынула из шкафа красивую сорочку, зажгла ночник из цветного стекла, погрузивший комнату в уютный полумрак. Ставрос вошел бесшумно, с полотенцем на бедрах, и без подсказки хозяйки повесил свою одежду на небольшую стойку у двери. Девушка окинула взглядом его смуглую фигуру: худощавый, но мускулистый, он и не в танце двигался удивительно грациозно, точно кошка. Севир повернулся к ней, и она со словами: «Располагайтесь, я сейчас», — проскользнула мимо него в коридор. Приняв душ, Таис надела сорочку, сунула в корзину снятое белье, а платье повесила на спинку стула в другой комнате и направилась к спальне, но у самой двери остановилась, охваченная внезапной нерешительностью. Хотя уж теперь-то отступать было точно поздно и глупо. Сквозь чуть приоткрытую дверь на пол падала полоска красноватого света. Таис вздохнула раз, другой… и услышала голос Севира:

— И долго ты собираешься там стоять?

Да уж, надо было это предвидеть! Она-то бесшумно передвигаться не умеет… Таис вошла. Ставрос полулежал в постели, откинувшись на подушки и до пояса прикрывшись одеялом.

— Я не буду кусаться, — сообщил он. — Хотя некоторым женщинам это нравится. Но ты, похоже, не из их числа.

Таис рассмеялась, подошла к кровати и села.

— Извини, — проговорила она. — Я… Честно сказать, у меня давно никого не было.

— Не беда. — Он откинул одеяло и, приподнявшись, притянул ее к себе мягким, но властным движением. — Просто доверься мне.

Она провела ладонью по его груди.

— Я уже доверилась. Сама не понимаю, почему и как тебе это удалось. Кто ты такой?

Он улыбнулся:

— Алхимик.

Ночь была волшебной. В постели Ставрос оказался столь же виртуозен, как и на танцплощадке. Прежние любовные опыты Таис не шли ни в какое сравнение с тем, что она испытала в объятиях Севира. Настоящий танец Эрота… или даже целый бал. Заснули они поздно, а проснулась она ближе к полудню — одна. На тумбочке у кровати лежал вырванный из записной книжки листок, где резким угловатым почерком стояло: «У меня самолет в 11 утра, я не стал Вас будить. Спасибо за чудесную ночь!» Да, это было поистине божественно, но благодарить прежде всего следовало странного человека, неожиданно вторгшегося в ее жизнь и столь же внезапно исчезнувшего, растворившегося в прозрачном афинском утре. То ли реальность, то ли виденье…

Это неблагочестивое приключение, как ни странно, изменило жизнь Таис к лучшему. Мысль о женитьбе Киннама перестала вызывать острую горечь. Его фотография так и осталась лежать в ящике, на стол Таис ее больше не выставляла, а потом и вовсе убрала в альбом, к прочим снимкам. Она не разлюбила Феодора, но ее чувство, пожалуй, поблекло, и иногда ей казалось, что при благоприятном случае оно могло бы уступить место другому. Ставроса она порой вспоминала, но желания вновь оказаться рядом с ним не испытывала. Чувствовалось, что человек он очень непростой. Для красивого приключения — идеален, а вот для длительных отношений — кто его знает! Слишком уж смахивает на пирата, заводящего девушку в каждом порту… Однако она была благодарна ему за урок — и не только эротический.

Правда, пришлось пережить неприятный момент на исповеди. Таис не стала оправдываться, хоть и попыталась объяснить, что подвигло ее провести ночь с почти незнакомым мужчиной. Отец Александр выслушал ее, глядя в сторону, помолчал и сказал:

— Значит так, Таис, давай договоримся: или ты больше так не поступаешь до твоей свадьбы, или больше на исповедь ко мне не приходи. Это, знаешь ли, не игрушки.

— Я понимаю. — Она опустила голову. — Я буду стараться.

— Вот и постарайся. А на причастие пойдешь через три месяца, не раньше.

К тому и свелась епитимия за ее грех. Впрочем, Таис это не слишком огорчило: польза, принесенная приключением с Алхимиком, стоила такой цены — и даже куда большей. Большого раскаяния по поводу этого случая — а если быть честной, то и вообще никакого — она не ощущала. К тому времени она уже поняла, что не сможет стать «настоящей» христианкой — такой, которая всерьез относилась бы ко всему написанному в Библии и у отцов церкви. Слишком уж многое из того, что она успела прочесть, казалось ей устаревшим, нелепым и смешным с точки зрения современных взглядов на устройство мира и человека. Верить во всё это как в непререкаемое слово Божие, изреченное раз и навсегда, означало бы вместо великого Творца вселенной — Бога вечного, всеведущего и, уж конечно, способного в каждую эпоху общаться с разумными существами на подходящем для них языке, — почитать то ли странноватое местечковое божество иудеохристиан двухтысячелетней давности, то ли философско-аскетический конструкт, создававшийся отцами на берегах Босфора в течение тысячи лет.

Пожалуй, теперь Таис могла бы вернуться в Академию или пойти преподавать в какой-нибудь другой институт… Но девушка медлила. Во-первых, материально она пока не бедствовала: трехгодичный грант на исследование антропологических воззрений византийских гуманистов шестнадцатого века, полученный за год до помолвки Киннама, позволял ей не искать денежной работы до конца 2013 года. Во-вторых, не слишком большая загруженность церковными делами оставляла больше времени для собственно научных занятий. Поэтому Таис продолжала «подвизаться» при Парфеноне.

Несмотря на официальную должность секретаря, никакой секретарской работы она не выполняла — скорее, была на подхвате: то свечницу заменить в церковной лавке, то закупить продукты и помочь приготовить обед для гостей в митрополичьем доме, то поучаствовать в уборке храма, то съездить за свечами на заводик в пригород. Словом, мелкие дела всегда находились, но в целом Таис редко задерживалась в церкви после трех дня, разве что предстояла вечерняя служба накануне великого праздника или вечером служил отец Александр. Таис очень любила его службы: размеренные, напевные и благоговейные, неторопливые, но и не затянутые, они в самом деле возносили душу к божественному. Пафосные митрополичьи службы такого действия на нее не оказывали, больше утомляли. К тому же ее раздражало, что Димитрий Логофетис, неизменно на них присутствовавший, всегда старался выставить себя как лицо, особо приближенное к владыке, транслятора его распоряжений и блюстителя богослужебного порядка — как будто без него всё пошло бы кувырком… Таис вообще не любила Логофетиса и, наблюдая за его деятельностью, всё сильнее недоумевала, почему он всем так нравится: женщины, работавшие при храме, были от него в восторге, алтарники с удовольствием общались с ним, так же как священники… за исключением, пожалуй, отца Георгия. Чувствовалось, что иеромонах недолюбливает Димитрия, однако явно он этого не выражал — может быть, потому, что митрополит считал Логофетиса ценным и даже незаменимым работником. Впрочем, Таис старалась, по возможности, держаться подальше от церковной кухни и не участвовать в сплетнях и дрязгах.

Убийство отца Александра потрясло ее. Из всех служителей Парфенона рок обрушился на лучшего — это казалось таким несправедливым, таким ужасным! Когда Таис позвонили из храма и сообщили страшную новость, она поначалу не могла поверить и переспросила: «Кого убили?!» — хотя ясно расслышала имя…

Она решила уволиться с работы в Парфеноне сразу же, но визит астинома побудил ее передумать. Хотя Таис отвергла его предположение об участии в убийстве кого-то из сослужителей отца Александра, всё же слова Хоша заставили ее задуматься. А что, если он прав? Кому еще отец Александр мог перейти дорогу, кроме тех, с кем он рядом служил? И разве не может за благочестивым фасадом скрываться дьявол? «Дождусь конца расследования, — подумала девушка. — Если это кто-то из парфеноновских, я хочу увидеть, как и чем всё это закончится. И потом… вдруг мне удастся заметить что-нибудь, что поможет найти убийцу?..»

Шекер Хош почему-то напомнил ей Ставроса, хотя внешне мужчины были совсем не похожи. Симпатичный брюнет с каштановыми волосами, астином, в отличие от Алхимика, был подстрижен очень коротко; его карие глаза цвета коньяка не затягивали в черную бездну, а черты лица не были резкими; не слишком худощавый, не грациозный и не смуглый, он даже мало загорел за лето — видно, большую часть времени проводил в зданиях да в машине. В Севире язвительность и нахальство странным образом сочетались с романтичностью, а в жизни Хоша, в силу его профессии, для романтики и поэзии места, похоже, не было… И всё же что-то неуловимо роднило его со Ставросом. Высокий лоб? Внимательный цепкий взгляд? Умение слушать? Манера говорить?.. Как бы то ни было, комит понравился Таис, и она обрадовалась, что именно такой человек будет расследовать убийство: чувствовалось, что Хош не будет работать спустя рукава, но непременно докопается до правды, — а это всё, что теперь можно было сделать для отца Александра.

предыдущее ||| продолжение

 ————— оглавление —————