27 декабря 2010 г.

Траектория полета совы: Зимние надежды (12)



— Так вот, когда дверь захлопнулась, они, видимо, испугались и сразу вломились в алтарь. Попробовали разбить окно в апсиде и вылезти наружу.

— Получилось? — мрачно спросил император.

— Они же думали, что раз решетки нет, то и проблем не будет, — усмехнулся синкелл. — В общем, два подсвечника расплющили о стекла, а тут и астиномия подоспела…

Константин сидел за большим рабочим столом в яшмовом кабинете дворца Дафны. Эту комнату еще в восемнадцатом веке повелел отделать красноватым камнем Василий VI — он верил, что яшма хорошо помогает от болезней глаз. Правда, пользы последнему Палеологу от нее было не особенно много...

Автократор ромеев был одет в несколько поношенный пурпурный гиматий, который очень хорошо сочетался с красноватым камнем столешницы и стеновых панелей — настолько хорошо, что бледное и озабоченное лицо императора, обрамленное седеющей, но еще достаточно черной бородой, казалось неуместным добавлением к гармоничному интерьеру, напоминало наспех сделанную маску из музея восковых фигур — и все же оно было живое, с блестящими карими глазами и подвижными густыми бровями.

Сквозь старинные мутноватые стекла двух окон за спиной императора лился тусклый зимний свет. На дворе можно было различить силуэты соседних построек и голых деревьев сада, небо же почти закрывала громадная колоннада ипподрома. Там, несмотря на пасмурный и холодный день, кипели страсти, стотысячная толпа на трибунах по временам взрывалась то диким воем, то аплодисментами. Время от времени небо над Городом светлело, и тогда очертания предметов становились резче, а полутени совсем пропадали.

Третий день Рождества Христова, второй день зимнего Золотого Ипподрома. Серые и мокрые декабрьские дни, безусловно, не очень благоприятствуют веселью, но что поделать — традиция, болельщикам все нипочем, да еще календы…

До самодержца звуки с ристалища долетали только в виде неясного и негромкого гула. В большом камине прямо напротив стола весело трещали дрова, было тепло и уютно. Если бы не заслонявшая сейчас огонь черная худощавая фигура синкелла Иоанна, сидевшего напротив императора за небольшим столиком для докладов, и не принесенные им новости, можно было бы благодушествовать… Впрочем, Константин уже довольно долго пребывал в тревожном состоянии, в предчувствии надвигающейся бури, так что известия о сегодняшнем происшествии не разрушали мирный пейзаж, а, скорее, дополняли новыми мазками батальное полотно.

Несколько часов назад, утром, когда почти весь Город был занят начавшимися состязаниями, восемь девиц в длинных плащах вошли в Круглую Усыпальницу — одну из многочисленных пристроек к храму Апостолов, — где покоились императоры династий Ласкарисов и последних Палеологов и был устроен небольшой алтарь для поминальных служб. Там, на глазах экскурсионной группы, состоявшей из японских пенсионеров — только старики в этот день и могли осматривать достопримечательности столицы, — они скинули маскировку и, оказавшись в ярких клоунских майках и разноцветных чулках, исполнили какую-то странную песню, сопровождавшуюся дикой пляской, взывая как будто бы к усопшему императору Иоанну ХI Ласкарису. Никто, понятное дело, слов разобрать не смог, да и не пытался: туристы в ужасе выбежали на улицу, а смотритель не нашел ничего лучшего, как выскочить вслед за ними и захлопнуть входную дверь.

Правда, в сети почти сразу появилась видеоверсия выступления с подложенным в студии звуком, по которой можно было понять, что девицы просят императора восстать, разогнать алчных попов и опять утвердить повсюду веселье и радость…

Нечего и говорить, адресат был выбран удачно — ведь именно Иоанн Веселый в 1728 году не только в очередной раз уменьшил квоту на церковные имения, но и обложил духовенство чрезвычайным налогом, а на собранные деньги начал строить театры и с размахом давать представления. Время для акции тоже оказалось весьма подходящим: в эти дни весь мир смотрел на Константинополь, высокие гости съезжались тысячами, и тут такое…

Хулиганок уже несколько часов держали в астиномии, следователи пытались разобраться в мотивах странного поступка, но пока все было напрасно: преступницы находились в полушоковом состоянии и большей частью отмалчивались. Сообщили только, что все они входят в некую авангардистскую поп-группу, название которой привести отказались.

— Собственно говоря, почему ты, отче, хочешь каких-то инструкций? — спросил Константин. — Есть судьи, пусть они решают, кого и за что наказать.

— Государь, с формальной точки зрения нарушены прежде всего твои права, ведь Апостолия со всеми усыпальницами — собственность императорской фамилии, — спокойно ответил Синкелл, глядя в глаза самодержцу. — А собственник вправе заявлять о том, какие именно его права нарушены. Здесь можно усмотреть очень много всяких преступных деяний…

— Что же им можно инкриминировать? — задумчиво произнес император. — Порчу имущества?

— И надругательство над местом упокоения, — кивнул синкелл. — А также оскорбление веры, величества.

Император поморщился.

— Я никогда не понимал этого закона. Как можно нарушить покой того, кто уже давно покойник? В данном же случае Иоанна не оскорбляли, не вынимали из гроба, только просили восстать — к счастью, безуспешно. А танцем его, наверное, изрядно развлекли, покойный был до них охоч. Вот что в алтарь ворвались, это, конечно, безобразие. А что говорит святейший?

— Он возмущен, но более всего тем, что оскорблена особа усопшего императора и сама идея самодержавной власти, так сказать, — ответил Иоанн, скосив глаза куда-то в угол.

— Вот уж идея точно потерпит, — отрезал Константин. — Я за нее вступаться не буду, к чему нам пустые скандалы вокруг императорской фамилии? Хорошая идея всегда защищается самостоятельно. И вообще, это очень несвоевременно сейчас — все эти разговоры про тиранию и зажим критики только усилятся…

— Какие разговоры? — удивленно вскинул брови синкелл.

Он даже закрыл свою папку и слегка откинулся на спинку стула.

— Тебе они не слышны, отче? Зато мне хорошо слышны — все эти «захватчики Большого Дворца», хурритские доброхоты, промотавшиеся торговцы, тунеядцы — все вдруг заговорили о зажиме общественной жизни!

— Ах, это, — усмехнулся Иоанн. — Я не думаю, что стоит придавать такое значение этим «борцам за справедливость». Они есть везде и всегда чем-нибудь недовольны. Особенно теперь, после московской революции. Им бы с Ходоровским поговорить, он бы им рассказал, что такое зажимы… Если эту публику накормить до отвала и каждому дать по миллиону, они завтра будут требовать чтобы солнце зимой грело получше.

— Мне все видится несколько в ином свете, я не склонен так легко относится к возникшему движению, очень уж синхронно все происходит, — пробормотал император в задумчивости. — А знаешь что? Вот ты мне ответь по совести, как священнослужитель — ведь разгром в алтаре усыпальницы многих возмутит. Даже если не брать Кирика с его возлюбленной публикой… Может быть действительно стоит вспомнить о законе об осквернении святынь? Чтобы другим неповадно было?

— Да кому другим-то, государь? — воскликнул синкелл. — Закон не применялся уже лет шестьдесят, и, кажется, все прекрасно понимают, что плясать в храме или на кладбище нехорошо. Это даже самим девицам понятно, иначе бы они сейчас не были так испуганы. Так что, если хочешь знать мое мнение — не нужно бы на это происшествие обращать много внимания. Возможно, для того оно все и затеяно…

— Положим, — кивнул император. Таким образом им, как я понимаю, выпишут причитающийся штраф и выгонят вон… А ты лучше скажи, отче, что все это может значить?

— Государь, это может значить все, что угодно, — спокойно начал синкелл. — Возможно, это реакция на деятельность митрополита Кирика, он ведь даже упомянут в тексте этой песни. Кирик, кстати, уже выпустил обращение к пастве, собирается опять устраивать крестный ход, теперь уже в защиту поруганной веры…

— Ты был прав, он неисправим!

— Да, он даже за бегами не следит, все думает, как бы сделать так, чтобы про него не забыли…

— А что еще?

— А еще это может означать происки «Радужной лиги». Им до сих пор не надоело бороться за права извращенцев.

— Кстати, они участвуют в движении «Захвати Большой дворец».

— Да…

— Но, на самом деле все, увы, серьезнее, — промолвил Константин и почему-то посмотрел за окно, в сторону темнеющей над уступами дворцов громады ипподрома. — Кто-то хочет посадить на престол Ласкарисов… — он снова повернулся к синкеллу. — Да, это точно.

В этот момент большое полено в камине оглушительно стрельнуло и разлетелось мелкими угольками. Два мужчины даже не вздрогнули, они пристально глядели друг на друга.

— Государь, я полагаю, это чересчур смелая интерпретация. — заметил Иоанн после длинной паузы.

— Возможно. Но… увидишь!

— Тебе нужно бы побольше отдыхать, государь.

Константин усмехнулся.

— Знаю, но сейчас это немыслимо, ты должен понимать…

— Понимаю. Но я не сказал об еще одной возможности.

— Какой же?

— Эта акция может ничего не означать. Просто девчонки решили спеть в усыпальнице и вызвать дух Иоанна, пришли и спели. Ты ведь не склонен придавать особого значения спонтанным женским желаниям и идеям?

— Пожалуй, это был бы лучшей вариант, — согласился император. — Но, скорее всего, прав все-таки я.

Отослав синкелла, он еще долго смотрел на угасавший огонь, автоматически постукивая по камню стола рукояткой небольшого кинжала. Да, Иоанн не может или, скорее, почему-то не хочет охватить взглядом всю картину. Между тем общественное противодействие практически любым шагам правительства постоянно нарастает, такого не было за все время царствования Константина.

Выдача полякам воришки Габриэле была расценена как уступка клерикалам и всколыхнула столичную публику… Переговоры о передаче Караваджевского «Юноши с корзиной фруктов» краковскому папе породили еще более нелепые слухи — оказывается это мало того, что разбазаривание культурных ценностей, но еще и прямая угроза благополучию плебса! Раскопали где-то глупейшую басню о том, что Джакомо Скорцени, знаменитый коллекционер, передавая картину в дар императорской галерее, уверял, что отныне неурожаи прекратятся — в середине семнадцатого века как раз часто случались недороды — и беда не вернется вновь, пока полотно находится в Константинополе…

Кстати, весьма странно, что известия о переговорах по поводу Караваджо так быстро просочились в газеты! Не Киннам ли постарался?.. Хотя нет, для него это слишком топорная работа… Уж после того, как быстро он обаял папу, совершенно очевидно, что афинский ректор птица высокого полета. Из какого только гнезда эта птица?..

Начало строительства нефтепровода тоже почти никого в стране не обрадовало — напротив, сразу раздались голоса, что перекачка нефти выгодна не народу, который от нее ничего не получит, а только правительству и банкирам. Тем более, что нынешнее противостояние на Кавказе — не особо кровопролитное, но, очевидно, затяжное — вызвано как раз необходимостью защиты этой коммуникации…

Не нравится даже идея возвращения культурных ценностей — говорят, будто власть решает этим исключительно собственные проблемы! Дошло до того, что торжественную церемонию встречу святынь у Золотых ворот некоторые деятели призывают бойкотировать, а то и сорвать. К тому же восстановление разобранного моста перед воротами наверняка всколыхнет каких-нибудь пацифистов…

На этом месте своих раздумий Константин замер. Ему живо представился министр культуры, Кирилл Ласкарис, один из потомков царствовавшей некогда династии, в окружении древних святынь императорского дома… В церемонии встречи ему отведена важная роль, и, более того, в Краков уже отправился его племянник, Павел Ласкарис, который должен сопроводить шедевры Рафаэля и Караваджо и лично получить от папы «Владычицу Дома».

— Все-таки древние были мудрее… — сказал вдруг Константин вслух и даже кивнул кому-то невидимому, как будто соглашаясь с ним. — Они понимали, что свергнутые династии должны пресекаться в монастырях…

Теперь ему стало очевидно, что министра культуры нужно срочно сместить, в торжественной церемонии он участвовать не должен. И сместить даже есть за что, однако все не так просто, на замену этого министра нужно согласие Синклита… Удастся ли его получить так быстро? Но что-то сделать необходимо, ведь теперь, после дурацкой пляски на могиле Ласкариса, все изменилось. Все эти игры смыслов могут насмешить кого угодно, но в Константинополе они будут работать! И работать не на Кантакузенов. Допустить Кирилла до реликвий василевсов, пусть даже и во время народного праздника — а, вернее, тем более во время народного праздника, — это все равно что дать ему примерить корону. 




9 комментариев:

  1. Чудесный роман.Жду с нетерпением продолжения

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Будет продолжение, вот ужо )
      А "Золотой Ипподром" Вы читали?

      Удалить
  2. роман действительно интересный. не хуже "золотого ипподрома". а может и лучше. вот добавления не часты. а так, спасибо. кстати, а планируется ли выпуск иподрома и совы в бумажной версии. пожалуй, я бы приобрел.

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. один из соавторов пишет очень медленно потому что.
      издавать будем, ЗИ даже уже вскорости.

      Удалить
  3. "уменьшил квоту на церковных имений" -- церковныЕ имениЯ, надо полагать?

    ОтветитьУдалить
  4. "Из какого только гнезда эта птица?.." -- я вот тут подумал: Киннам не из Ласкарисов случайно? (или может быть о его происхождении было уже где-то. но я пропустил).

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Ясно. А то я грешным делом подумал -- вдруг он раскроет это коростеньское дело и поймет, что он тайный претендент на престол?

      Удалить

Схолия