Траектория полета совы: Зимние надежды (13)

Дни зимнего Золотого Ипподрома в Константинополе были наполнены развлечениями до предела. Тому, кто захотел бы участвовать во всех, для отдыха просто не оставалось времени — зимние скачки, начинавшиеся сразу после Рождества, совпадали с древним праздником календ, который снова стали отмечать в начале восемнадцатого века. Как будто в компенсацию за промозглую погоду и короткие дни эта неделя была наполнена музыкой, шумом, яркими красками и блеском огней.

Церковь с давних пор боролась с языческими празднествами, но вполне безуспешно. Несмотря на запреты соборов, эти веселые дни, так или иначе, всегда отмечались в Городе. А уж после знаменитого указа императора Иоанна Веселого Ласкариса календы стали обязательным государственным праздником. Это произошло в 1729 году, после неудачного покушения на василевса, случившегося прямо в древнем городском театре, в Кинегии. Иоанн был обязан жизнью не только календам, но и своей страсти к актерству и переодеваниям. Когда убийцы, смяв немногочисленных стражников у императорской ложи, ворвались туда, они застали там только дрожащего от страха Петро, персонажа уличного театра Мазарис, в традиционном дурацком костюме, похожем на одежду славянских крестьян. Им было невдомек, что Иоанн Веселый тешит свое императорское величество тем, что время от времени через тайный ход пробирается на сцену и принимает участие в пьесе собственного сочинения… Бросив в ложе человека, который был, по их мнению, всего лишь презренным актеришкой, они разбежались по театру в поисках самодержца, но вскоре были переловлены. Суд над заговорщиками был громкий, все они поплатились головами, которые выставили у Милия — первая публичная казнь за предшествовавшие сто лет, но в данном случае было сделано исключение. При тогдашней обстановке даже патриарх не мог воспротивиться введению праздника, тем более, что связи убийц с церковными кругами были совершенно очевидны. Впрочем, тяжелые времена для высшего духовенства только начинались, вскоре ему стало совсем не до осуждения календ.

А праздник прижился, несмотря на отчетливый отпечаток официоза. Теперь календы праздновались в центре Города за счет казны и были довольно жестко регламентированы. В течение десяти дней на улицах в зоне карнавала — на Августеоне и в исторической части Средней улицы — вообще нельзя было появляться без маски, хотя бы совершенно символической. Ослушников штрафовали, могли даже арестовать. С другой стороны, чиновникам высоких рангов, особенно людям богатым, запрещено было появляться в дорогих костюмах. Они обязывались носить маски ремесленников, торговцев или крестьян, и каждый, кто узнавал их в карнавальной толпе, мог обращаться к ним совершенно свободно — чем многие и пользовались, чтобы быстро решить наболевший вопрос или высказать недовольство. Хотя о недовольстве в период веселой суматохи январских календ помнили редко. Весь Город, казалось, гулял, пел и плясал, наслаждался жизнью и веселился. В девятнадцатом, а особенно в двадцатом веке, константинопольский карнавал стал привлекать толпы любопытных со всего мира и превратился в одно из самых важных европейских шоу. Уж гостям-то позволялись самые богатые костюмы, самые изысканные маски. Правда, императоры тоже содержали для праздничных дней обширную реквизиторскую палату, откуда за небольшие деньги можно было получить роскошный костюм — всем, кроме имперских чиновников высокого ранга.

Словом, во время календ все перемешивалось — все сословия, все чины и звания, нищета и богатство, скупость и щедрость. Только духовные лица были освобождены от обязанности носить маски, да они и не стремились попасть на территорию календ, понимая, что присвоенные их званию наряды и сами по себе будут выглядеть личинами ряженых.

Императорская чета пила вечерний кофе над дворцовыми воротами Халки. Тысячу лет назад здесь, на высоко вознесенной площадке, располагался храм, хранилище древних святынь. Но после того как ворота были воссозданы фактически заново, о нем напоминал только большой крест, вознесенный на точеной колонке. Под ним было оборудовано место для отдыха императорской семьи, небольшой павильон, который открывался в сторону главной площади просторным мраморным балконом.

За стеклянными дверями шумела, сверкая огнями, площадь Августеон, блестели в лучах прожекторов мокрые крыши столицы — то и дело принимавшийся моросить холодный дождь не давал скидки ради праздников, хотя на него мало обращали внимания, — но внутри было относительно тихо. Большие напольные часы неумолимо тикали, приближая время, когда нужно будет продемонстрировать имперское величие перед праздничной толпой.

Законы календ распространялись и на августейших, поэтому Евдокия была в костюме Тихе, Судьбы Города — белой длинной хламиде, перепоясанной широким голубым поясом. Константин был облачен в алую тунику и панцирь, которые должны были придать ему сходство с великим и равноапостольным тезкой. Катерина нарядилась дриадой — в зеленый балахон и парик из веток и цветов. Ее глаза смеялись, а тонкие руки, обтянутые зелеными же рукавами, то и дело взлетали к прическе, чтобы хоть немного привести ее в привычный вид. Хотя лицо и полагалось закрыть маской, Принцесса чувствовала сегодня необычное смущение от того, что придется в таком виде показаться перед толпой. Может быть оттого, что оттуда, снизу, на нее будет смотреть Луиджи?.. Кесарий облачился в форму маленького гренадера времен войн с Наполеоном. Его сегодня ждал детский бал в Триконхе и он ерзал от нетерпения, быстро и молча поедая пирожные с большого серебряного блюда. Сейчас нужно было набраться терпения: порядок есть порядок, нарушать его нельзя даже принцу.

— Как тебе нравится Ходоровский? — поинтересовалась императрица у мужа между двумя глотками ароматного напитка. — По-моему, он ужасно зажат и напуган.

— Полагаю, он держится весьма и весьма неплохо для человека, который впервые за границей, да еще в таком статусе и на таком празднике! — возразил император. — Я не знаю, смог бы я так на его месте… Впрочем, нам сложно представить его ощущения.

— Ну да, можно сказать, что с соловецкой каторги — прямо сюда, — поддакнула Катерина.

— По крайней мере, температура у нас сейчас похожа на тамошнюю, того и гляди, снег пойдет, — усмехнулся Константин, — такая на Соловках летом… Хотя ничего смешного в этом нет, — автоматически поправил он сам себя.

— Ты что-то опять в мрачном расположении духа, — сказала, покачав головой, августа. — Ведь сейчас праздник, давай веселиться!

Слова ее потонули в грохоте салюта, который произвел, очевидно, стоявший у азиатского берега салютный блокшив. Раскаты орудий на минуту заглушили и гомон праздничной толпы на Августеоне, и стрекот маленьких вертолетов, откуда разбрасывали конфетти, и тихий перезвон колоколов, которыми многочисленные храмы настойчиво, но почти безнадежно созывали прихожан на вечерню…

Катерина бросила взгляд на часы: пора! Все надели маски и, встав из-за стола, вышли на балкон. Тут же раздались звуки труб, огромная толпа на площади на мгновение затихла, чтобы сразу же взорваться приветственными криками и рукоплесканиями. Хоры цирковых партий, разместившиеся в длинных портиках, затянули славословие августейшим.

Император стоял на украшенном цветами балконе, лицо его закрывала маска Константина Великого — такая, какая была на статуе с колонны Форума: строгие античные черты Аполлона, сияние вокруг головы в виде тонких лучей…

Он смотрел вдаль, на залитую огнями Среднюю, на огромный Город, который словно шевелился, устраиваясь поудобнее в лучах желтого электрического света. Вся центральная магистраль была ярко освещена, как и соседние улицы и переулки. Император мог видеть Среднюю только до поворота, где когда-то был Дворец Антиоха, а теперь раскинулся археологический парк, но он точно знал, что и дальше, на Форумах Константина, Феодосия, до самого Форума Тавра плещется праздничная толпа, звучит музыка, поднимается пар от бесчисленных лотков, подносов и кружек, клубится дым кальянов, кадильниц с ароматами, шуршат по мостовой башмаки замаскированных гостей, тарахтят тележки разносчиков снедей, лапы дрессированных зверей ступают осторожно по гладким плитам, цокают копыта коней — вся конная жандармерия сегодня следит за порядком на улицах. И все это месиво поет, пляшет, играет, хлопает в ладоши, жует, просто расхаживает взад-вперед, любуясь на диковинные маски. Тысячи туристов съезжаются специально, чтобы посмотреть на то, как византийцы справляют свои календы. Символические картонные полумаски можно получить бесплатно, но большинство предпочитает приезжать со своими, а то и привозить роскошные костюмы, вокруг которых так и вьются фотографы.

Второго такого праздника в мире нет, ни по насыщенности событиями, ни по богатству красок, ни по размаху! Даже на Босфоре вечерами прекращается движение больших кораблей, повсюду снуют только прогулочные яхты, катера и трамвайчики. Люди готовы платить немалые деньги просто за то, чтобы полюбоваться Константинополем с воды, посмотреть, как светится каждый зубец морских стен, как вонзаются в ночное небо древние колонны, как сияет громадная корзина ипподрома, мигает подсветкой похожий на вставную челюсть древний акведук — а надо всем этим в небе двигаются мириады огней от фейерверков, салютов, просто ракет, совершенно затмевающие звезды, и, отражаясь тысячами бликов в неспокойной босфорской воде, создают ощущение, будто небо давно перевернулось, не в силах спокойно смотреть на этот праздник жизни.

А пилоты вертолетов видят ночной Город как бурлящую огненную реку или даже как мощную конечность неведомого существа с круглыми суставами залитых светом форумов. По ее невидимым нейронам носятся разноцветные импульсы, проносятся жизненные токи — только уже никогда не пошевелится эта волшебная длань, не поднимется из футляра стен и портиков. После столетий запустения Средняя заключена в мрамор и гранит — теперь уже навсегда, до Второго пришествия.

Император стоял на высокой открытой площадке рядом с августейшим семейством, за спиной возвышались два лабарума, еще выше — большой крест. Евдокия, Екатерина и Кесарий радостно махали руками, что-то крича вниз. Створки высоких медных ворот, закрывавших величественную арку Халки, были замкнуты на ключ, перед ними стояла стража в ярких костюмах. Ворота эти украшали барельефы, на которых потомки святого Константина повергали в прах врагов Империи — талантливая реконструкция середины позапрошлого века. Пар от дыхания тысяч людей поднимался в прохладном ночном воздухе, свежий ветерок по временам относил его в сторону, принося то ароматы Пропонтиды, то аромат фимиама, курившегося в Софии.

А настоящий, живой Константин, пряча тревожную складку губ под маской, пытался понять, что за импульсы несутся к нему сейчас из бурлящего людского моря, что это за среда. Враждебна она или снисходительна? Милосердна? Может быть эти люди — его союзники, соратники и все они, как один, болеют за благополучие страны? Где же тогда недовольные, которые не далее как нынешним утром вопили, что умирают от голода, что им недостает свободы и что звери-астиномы до смерти напугали невинных девушек, решивших устроить художественную акцию на могилах Ласкарисов? Да еще наложили большие штрафы, да еще, говорят, невежливо пихали коленками пониже спины, заталкивая в машины… Разве не возмутительно?!..

Понимая, что его настоящее лицо сейчас никто не увидит, Константин позволил себе усмехнуться. Да, протестующая общественность, похоже, обижена тем, что акция в усыпальнице прошла почти незамеченной. О ней бы и совсем не говорили, если бы не шум, поднятый Кириком с его юродствующей братией, легковозбудимыми фанатиками, уже кричащими о крестовом походе за веру и о несмываемой обиде, нанесенной Вселенской Церкви…

Средняя шевелилась и пульсировала, гнала в сторону Августеона человеческие потоки, словно напряженная вена — темную кровь к сердцу Империи. На миг Константину показалось, что в толпе мелькнула характерная маска «Экзегерси Гатес» — так, оказывается, называлась рок-группа, сплясавшая на могилах его предшественников. Или это просто морок?..

Как раз сейчас должно было начаться ритуальное действо — переход на статую Юстиниана. Давным-давно, более тысячи лет назад, при императоре Феофиле, некий кровельщик умудрился натянуть веревку от копыта Юстинианова коня до крыши Великой церкви и перебраться к царственному всаднику: с бронзового шлема исполина во время землетрясения попадали золотые перья и нужно было вернуть их на место. За это была обещана награда, но желающих долго не находилось. Уж очень высоко вознесся великий император со своим скакуном, уж очень грозно простирал он руку на Восток, в сторону Персии, Индии и самых дальних варварских стран… Правда, человек все равно придумал, как покорить бездну между Святой Софией и конной статуей василевса.

Вот, очередной смельчак уже на крыше Великой церкви. Прожектор высвечивает его силуэт, он машет толпе рукой, смеется и что-то кричит. В правой руке тяжелый арбалет. Секунда — он приложен к плечу, стрела летит под копыта коня, за ней тянется тонкая леска… Получилось! В этом-то и заключается основная интрига трюка: сумеет ли канатоходец натянуть веревку — каким угодно способом, с помощью ли стрелы, метко пущенного копья, камня из пращи или какого-нибудь другого снаряда, к которому привязана прочная нить — и насколько ловко вскарабкается он на голову Юстиниана за вставным пером плюмажа…

Внизу стрелу подхватывают, тянут, налегают — за леску привязан тонкий канат, он быстро натягивается от пьедестала статуи до кровли — можно идти! Отважный канатоходец ступает на зыбкую нить. Снизу канат действительно кажется ниткой, не более — и она, к тому же, предательски растягивается, провисает, несмотря на усилия тех, кто внизу. Но у канатоходца надежный длинный балансир, он двигается медленно, пройти нужно более ста метров, на высоте пятидесяти… Толпа внизу замерла — и как будто даже слышно, как потрескивают каштаны на жаровнях, как пузырится пиво в кружках… Тянутся секунды, минуты, кажется, это путешествие никогда не кончится или кончится очень плохо — все знают о страховке, но ее совершенно не видно снизу, да и что в ней толку? Оступиться на глазах многотысячного Августеона, на глазах императорской четы и десятков телекамер — хуже смерти. Смерть могла бы быть почти мгновенной, даже почетной, а позор барахтания в воздухе на спасательном поясе под крики и улюлюканье — совершенно невыносим…

Но он дошел! Смелый канатоходец кланяется императорской ложе, сама Судьба посылает ему воздушный поцелуй, приветственно поднимает длань Константин Великий, внизу плещется восторженная толпа… Смельчак устраивается в блестящем подвесном треугольнике, скользящем на роликах по стальному тросу, и через несколько мгновений оказывается на земле. Там встречают канатоходца с восторгом! Он передает на трибуну сенаторов символическое перо, принесенное с головокружительной высоты — и получает горсть совсем не символических золотых монет. Трибуна сенаторов пристроена к стене Дворца и совсем невелика, ведь только весьма пожилые люди соглашаются в такой день представлять выборную власть посреди веселой толпы. Но и этот атрибут праздника совершенно необходим — обычай, древний обычай…

предыдущее    |||   продолжение