7 сентября 2010 г.

Траектория полета совы: Осенние ветры (5)

Приемная ректора находилась на третьем этаже. С душевным трепетом Афинаида отворила красивую дверь орехового цвета, на которой строго поблескивала золотистая табличка, и вошла. Справа за компьютерным столом сидела загорелая белокурая девушка с большими серыми глазами в обрамлении густо накрашенных ресниц; красный топик под белым летним жакетом лишь до половины прикрывал ее высокую грудь, на которой поблескивал небольшой золотой крестик на короткой цепочке; белая мини-юбка позволяла любоваться длинными стройными ногами в сетчатых колготках с мелким узором из роз; красные лаковые туфли на высоченных шпильках дополняли картину, — несомненно, это была Элен, секретарша Киннама. Она смерила посетительницу взглядом, и в ее глазах отразилось пренебрежение. Афинаида сразу почувствовала себя крайне неуместно в своей черной юбке до щиколоток, туфлях без всякого намека на каблук и простой скромной блузке светло-зеленого цвета — единственной, которая составляла удачное сочетание с ее каштановыми волосами, — а потертую сумку вообще хотелось спрятать за спину… Однако она взяла себя в руки и даже чуть вздернула подбородок.

— Здравствуйте, я Афинаида Стефанити. Могу я видеть господина Киннама? Он назначил мне встречу в два часа… Вероятно, я с вами и говорила об этом по телефону?

— Здравствуйте! Да, я помню. Господин Киннам еще не пришел с лекций, видимо, его что-то задержало. Но я сейчас сообщу ему, что вы уже здесь, — ответила Элен хорошо поставленным грудным голосом. — Садитесь, пожалуйста.

Афинаида опустилась в кожаное кресло и тут же подумала, что в таком удобном кресле поневоле чувствуешь себя раскованно, не то что на табурете или каком-нибудь венском стуле, которые только и водились у нее дома. Элен, между тем, уже говорила по мобильному:

— Господин Феодор, простите за беспокойство, тут к вам пришла госпожа Стефанити, вы ей назначили… О, понятно… Через полчаса?.. Хорошо, господин Феодор, — она отложила мобильник и взглянула на Афинаиду. — Господин Киннам просит его извинить, он немного задерживается. У него произошла незапланированная встреча с гостями из Барселоны. Он будет примерно через полчаса, самое большее через сорок минут.

— Ничего, спасибо, я не тороплюсь, могу подождать, — сказала Афинаида и, достав из сумки сборник «Античность и Византия», погрузилась в чтение.

То и дело в приемную заглядывали разные люди — приносили бумаги, просили поставить печать, спрашивали, когда будет господин Киннам… Элен работала ловко и привычно, и Афинаида, несколько раз взглянув на нее, подумала, что она тут вполне на своем месте и, несмотря на свой вызывающий вид, наверняка подходит ректору как секретарша. Посетителей было много, Афинаида уже редко отрывалась от книги, чтобы посмотреть на очередного пришедшего, и когда, наконец, вошел Киннам, она подняла голову, только услышав, как Элен сказала:

— Ох, наконец-то, господин Феодор! А то вас тут спрашивали уже несколько раз!

Афинаида взглянула на вошедшего и замерла. Она действительно никогда не видела такого красивого мужчину. Стройный, загорелый, с волнистыми черными волосами, выразительными чертами лица, высоким лбом и темными глазами, в уголках которых словно пряталась улыбка, ректор Академии вполне оправдывал вчерашние рассказы Марии. Один его взгляд из-под густых бровей, круто изломленных у висков и придававших его лицу какое-то летящее выражение, заставил сердце Афинаиды ускоренно забиться. Но когда он заговорил, его бархатный голос породил в ее душе странный трепет, какого она, пожалуй, не испытывала еще никогда в жизни.

— Госпожа Стефанити? Здравствуйте! Прошу прощение за то, что заставил вас так долго ждать!

— Здравствуйте! — ответила Афинаида и хотела вскочить, но с низкого кресла, в котором она успела весьма удобно расположиться, быстро встать было не так-то просто.

Когда она, наконец, неуклюже поднялась и предстала перед великим ритором, Элен едва не прыснула со смеху: действительно, они составляли забавный контраст — красавец-мужчина в элегантном костюме и убого одетая девушка неопределенной наружности… Впрочем, Элен отметила, что Афинаида, пожалуй, недурна лицом, в котором особенно привлекали внимание большие зеленовато-карие глаза, да и осанка ничего… «Но, боги, что за мешок вместо юбки она нацепила на себя?! — подумала секретарша. — И блузка тоже — балахон какой-то страшный… Да еще с длинным рукавом — в такую жару! Или она мусульманка? Но мусульманки одеваются изящно… Нет, вряд ли мусульманка — без платка… А что за ужасная прическа!.. Ну и кадры встречаются в жизни!» Элен мысленно хихикнула и снова устремила взгляд на экран компьютера, а Киннам провел Афинаиду в свой кабинет.

Большой и солнечный кабинет оказался неожиданно уютным: обитый светлым деревом, с дубовой мебелью золотистого оттенка, вьющимися по стенам цветами, жалюзи кремового цвета на высоком окне и квадратным ковром с желтовато-коричневым геометрическим рисунком, — все это совсем не походило на ту чопорную атмосферу которую представляла себе Афинаида, отправляясь сюда. Киннам предложил девушке сесть в кресло у стола и, пока она обводила взглядом кабинет, внимательно оглядел ее саму.

— Итак, госпожа Стефанити, вы намерены писать диссертацию по византийскому роману?

Афинаида вздрогнула и, отведя взгляд от большого парадного портрета императорской четы, висевшего на стене напротив ректорского стола, посмотрела на великого ритора, тут же опустила глаза и торопливо достала из сумки папку с распечатками.

— Да, господин Киннам, я заинтересовалась романом Евмафия Макремволита…

— «Повесть об Исминии и Исмине»? Очень хорошо, этот роман действительно еще ожидает своих исследователей. Чем же именно он вас заинтересовал?

Афинаида чуть покраснела.

— Во-первых, мне понравился сам роман… Точнее, сначала я прочла отрывок из него в «Памятниках византийской литературы» и увидела, что там много аллегорий. Мне стало интересно, как они толкуются, и я решила почитать какие-нибудь исследования о «Повести». Но я увидела, что о ней почему-то отзываются очень пренебрежительно, пишут, что она холодная, плоская, неправдоподобная, «труд школяра и жалкого софиста…»

— «…который на всю жизнь по заслугам так и останется школяром», да, я помню этот замечательный отзыв Аидипулоса! А известен ли вам отзыв Крумбахера?

— Да, он тоже ругает «Повесть» за «огрубление и безвкусное подражание…»

— «…не отличающемуся вкусом роману Ахилла Татия»! А вы сами что думаете о «Левкиппе и Клитофонте»?

— Мне вовсе не показалось, что этот роман безвкусен. По-моему, в нем гораздо больше вкуса, чем во многих современных!

— Совершенно с вами согласен! Итак, вы решили опровергнуть суждения оных ученых мужей, упомянутых и многих других?

— Да, я бы хотела попробовать это сделать, — Афинаида снова покраснела, — конечно, с вашей помощью, если вы… если вас заинтересует такая работа…

— Считайте, что она меня уже заинтересовала. Вы позволите? — Киннам протянул руку, взял папку, которую Афинаида положила на край стола, вынул из нее распечатки и принялся просматривать. — Так, это, как я понимаю, план диссертации? Хорошо… Значит, вы хотите сосредоточиться на теме аллегории?

— Да, мне думается, что эта «Повесть», хотя и переработка романа Ахилла Татия, но на самом деле Евмафий сознательно отодвинул ее от прототипа, и по духу она другая…

— Я вижу, вы уже написали об этом статью? Очень интересно! Вы позволите мне оставить у себя эти распечатки, чтобы изучить на досуге?

— Да, конечно, я для того и принесла их…

— Благодарю!

— Там наброски для первой главы и еще вторая статья… Эти статьи уже готовы, а сейчас я пишу еще… Но я пока не знаю, где можно было бы это опубликовать… Правда, одну статью я уже опубликовала, подруга пристроила в один журнал весной…

— В какой?

— «Вопросы филологии», номер два за этот год.

— Хорошо, — Киннам черкнул что-то в ежедневнике, — я обязательно посмотрю. Насчет публикаций не волнуйтесь, с этим у вас не будет проблем! Я смогу быстро пристроить ваши работы в разные сборники и журналы. Думаю, вы можете по каждому параграфу работы писать небольшую статью, ведь для защиты вам нужны публикации, чем больше, тем лучше, — он продолжал проглядывать распечатки. — Да, вы основательно подошли к делу… Замечательно! Итак, ваша тема — «“Повесть об Исминии и Исмине” как аллегория любви»?

— Это всего лишь предварительное название…

— Но звучит! — улыбнулся великий ритор. — Вы хорошо знаете древнегреческий, как я вижу?

— Да, я окончила филфак Академии, отделение классической филологии. Я писала диплом как раз по Ахиллу Татию, а потом собиралась защищать диссертацию по Илиодору, проучилась год в аспирантуре, но бросила…

— Почему? Ведь у вас очевидные способности к научной работе! Что-то случилось?

«Случился провал в православие, — подумала Афинаида. — Но как объяснить ему это? Стоит ли вообще об этом говорить? Не сочтет ли он меня дурой? И будет прав, конечно!.. Ладно, будь что будет, раз уж зашла речь, расскажу в двух словах… Не скрывать же теперь!..»

— Так получилось, что я… В общем, все началось с того, что мой отец ушел от мамы к другой женщине.

— Вот как… Сочувствую! Вы тяжело пережили это?

В голосе Киннама слышалось непритворное участие, и Афинаида вдруг почувствовала себя раскованно, словно они были знакомы уже давно, и принялась рассказывать.

— Я-то нет, я давно видела, что ему с мамой тяжело. У ней был… очень специфический характер…

— Она умерла?

— Да, три года назад… В общем, папу можно было понять. Но мама понимать его, конечно, не хотела. Были ужасные скандалы, она пыталась его вернуть… Папа с той женщиной даже уехал в другой город. Когда стало понятно, что он ушел навсегда, мама впала в депрессию. И тут… подвернулся отец Андрей…

— Отец Андрей?

— Да, отец Андрей Лежнев.

— Что вы говорите?! — воскликнул Киннам. — Неужели тот самый Лежнев, которого разоблачили два года назад?

— Да, тот самый. Мама с горя ударилась в религию, стала часто ходить в церковь, сначала ходила по разным храмам, а потом попала к Лежневу…

Афинаида умолкла; на нее нахлынули воспоминания обо всем этом «хождении в православие», последствия которого она до сих пор не могла расхлебать. «Как я могла упасть в такую яму, так быстро, так надолго?» — в который раз подумала она. Но голос великого ритора вернул ее к действительности:

— Вероятно, оный отец стал пугать вашу мать адскими муками и прочими прелестями загробного жития?

Афинаида невольно улыбнулась.

— Да, именно так, и мама как-то очень быстро доверилась ему. Она уверяла меня, что он читает мысли, что он прозорливец, все подбивала сходить к нему на исповедь… Я сначала даже и не думала… У нас семья была нецерковной, папа всегда был поклонником всего античного, эллинских философов, древнегреческого искусства, а мама религией вообще не интересовалась, и я была от всего этого далека. То есть меня в детстве крестили, но и все на этом… Правда, атеисткой я не была, но я никогда не ходила в церковь, не причащалась… в общем, ничего такого. Но потом… потом у меня… возникли некоторые сложности в личной жизни…

Сложности? Подумаешь, сложность — влюбленность в Алекса, по которому сохла почти половина девиц их курса! Как она страдала по нему, а теперь вот, когда общается с ним, в ней не только ничто не трепещет, но она даже не может понять, что в нем тогда находила!.. И из-за этого, из-за этой романтической дури она умудрилась загреметь к Лежневу!..

Снова тень мучительного прошлого легла на ее лицо, и Киннам мягко сказал:

— Простите, госпожа Стефанити, я, кажется, невольно вынудил вас вспомнить не очень приятные для вас вещи! Не стоит рассказывать мне подробности. Значит, у вас произошли личные неприятности, и вы решили пойти за советом к отцу Андрею, так?

— Да. И после этого… Честно говоря, теперь, когда я вспоминаю все это, мне самой непонятно, как это вышло так быстро и… радикально… Но это так: уже через год я решила все бросить и только спасать душу.

— То есть вы пустились во все тяжкие?

Афинаида недоуменно взглянула на великого ритора.

— Насколько я помню, — с улыбкой пояснил Киннам, — в Евангелии сказано, что спасти душу можно, только погубив ее.

— Да, но… — растерянно проговорила девушка, — ведь это толкуется как жизнь…

— И вы, значит, решили загубить свою жизнь, чтобы спасти душу.

Афинаида чуть вздрогнула.

— Вы правы, именно так оно и вышло! — она горько усмехнулась. — Наверное, над такой глупостью можно только смеяться… Теперь, когда я вспоминаю все это, мне иногда хочется избить саму себя, такой я была дурой!.. Впрочем, — она смутилась и покраснела, — вам, наверное, это не интересно… все эти подробности… Простите, что я так…

— Почему же, очень интересно! Я ведь не только ученый, но и писатель, а писателей всегда занимают разные истории из жизни. Поэтому, если вы сочтете возможным рассказать мне вашу историю, я с интересом ее выслушаю, — великий ритор внимательно посмотрел на девушку. — Тем более, что вам, как мне кажется, и самой будет полезно рассказать все это. Вы с кем-то делились этой историей?

Афинаида покачала головой.

— Но у вас есть большая потребность рассказать обо всем кому-нибудь.

Она снова вздрогнула и, чуть подумав, кивнула:

— Вы правы, господин Киннам. Но… не знаю, могу ли я… Это отнимет у вас время…

— Пустяки! Все время, какое ни есть, — наше, и мы вольны тратить его, как считаем нужным. А мне в данный момент представляется нужным выслушать вашу историю. Обещаю, что не буду смеяться над вами, что бы вы ни рассказали!

Афинаида печально улыбнулась:

— Даже если б вы стали смеяться, я это вполне заслужила… Но я думаю, что смогу отличить юмор от насмешки.

— Отлично! В таком случае… — Киннам нажал кнопку на столе. — Елена, будьте добры, приготовьте нам кофе. Мне как обычно, а для госпожи Стефанити… минуточку… — он взглянул на девушку. — Что-то говорит мне, что вы предпочитаете покрепче и послаще, я угадал?

— Да, — смущенно ответила она.

Великий ритор засмеялся, снова нажал кнопку и сказал:

— Для госпожи Стефанити, пожалуйста, крепкий и самый сладкий!

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Схолия