Шекер
собирался отправиться в Парфенон с утра пораньше, но Диана просветила его, что
в таком случае он попадет на службу, во время которой церковные работники едва
ли будут с ним разговаривать. Поэтому Хош выспался, неторопливо позавтракал и
вышел в уличное пекло. Машина, впрочем, стояла на подземной парковке и была
восхитительно прохладной. Включив кондиционер, комит нажал на кнопку
радиоприемника: как раз начался утренний выпуск афинских новостей. Шекер очень надеялся,
что об убийстве Зестоса еще не стало известно прессе, иначе он рискует
столкнуться на Акрополе с корреспондентами. На сей раз Аллах был милостив: из
происшествий сообщили лишь о ДТП на въезде в Пирей, создавшем километровую
пробку.
Ненадолго заскочив в Управление, Хош добрался до Парфенона как раз к концу литургии.
Причастников в будний день было немного. Крестообразно сложив на груди руки,
они чинно подходили к пожилому священнику, стоявшему на амвоне с чашей. Диакон
держал алый плат и вытирал губы причастившихся. Хор замечательно высокими
чистыми голосами выпевал: «Тело Христово примите, источника бессмертного
вкусите». Шекер с любопытством огляделся.
Парфенон
считался одним из чудес света — самый древний из ныне существующих действующих
храмов. Его внешний античный облик был полностью — если не считать креста, оставленного
над западным фасадом — восстановлен в результате реставрации в восемнадцатом
веке, внутри же храм смотрелся вполне по-христиански: мозаики на золотом фоне,
иконы, свечи. Алтарь, несмотря на традиционный низкий темплон с иконами, выглядел
не совсем по-византийски, поскольку при той же реставрации был переделан по
образцу алтарей с обходом в готических соборах Европы, но окружавшие алтарное
пространство тонкие колонны и барельефы со сценами из жизни Богоматери хорошо
вписывались в интерьер. В минувшем веке реставраторы предложили еще одно
новшество: в 1970 году из Парфенона убрали паникадила, и теперь храмовое
пространство мягко озаряли квадратные светильники, вписанные в архитектуру
потолка базилики.
Последний раз
Хош тут был еще в школе, когда их класс водили сюда на экскурсию, но в то время
Шекера больше интересовала Айлин, темноглазая красавица, отличница и «снежная
королева». Почти все мальчики в классе пытались приударить за ней, на ученическом
балу ее приглашал даже общешкольный красавчик Дионисий Евгеник — предмет
воздыхания десятков девчонок, потомок знаменитого Иоанна Евгеника, писателя и
борца с унией, брата патриарха Марка. Айлин с Дионисием потанцевала, но гулять
отказалась, после чего за ней окончательно укрепилась репутация неприступной
богини. Шекер, от безнадежности, ухаживать за ней и не пытался, наоборот, при
случае подкалывал и язвил, а однажды даже довел девочку насмешками до слез — по
крайней мере, ее темные глаза подозрительно заблестели, — и случилось это как
раз на той экскурсии. Самого храма Хош почти не запомнил. Потом школа
окончилась, Айлин поступила в Академию на юридический факультет, а Шекер пошел
учиться на астинома.
Спустя семь
лет, во время расследования убийства сотрудника аудиторской фирмы и кражи
документов, Хош опрашивал потерпевших. Секретаршей фирмы оказалась его бывшая
одноклассница, школьная подруга Айлин. После опроса по делу Шекер поинтересовался,
что слышно о судьбе однокашников; сам он после окончания школы ни с кем из них
не общался, и даже случайно пересечься не пришлось. Глафира рассказала о ком
знала, упомянула и об Айлин: та по окончании учебы в Академии выиграла грант и уехала
писать диссертацию в Хаддис-Багдадский Университет, да так и осталась в Амирии,
выйдя замуж за арабского бизнесмена на десять лет ее старше.
— А знаешь,
Шекер, ты дурак, — сказала Глафира. — Она ведь была влюблена в тебя. Еще с
седьмого класса. Она даже с Евгеником гулять не стала, всё надеялась, что ты когда-нибудь
станешь вести себя по-человечески… А ты очень обидел ее тогда, на экскурсии по
Акрополю. Я ей говорила, что на самом деле она, скорее всего, тебе нравится, просто
ты выразить это не умеешь, но после той истории она заявила, что ты гад и
больше она слышать ничего о тебе не желает. Мы даже немного поссорились тогда.
Вот признайся, она тебе нравилась?
Шекер онемел.
В душе сцепились несколько желаний: сказать правду, солгать «вот еще» или хоть
хмыкнуть… Но не получилось выдавить ни звука. Он даже головой шевельнуть не
смог. Глафира усмехнулась, глядя на него: должно быть, выглядел он в этот
момент как полный болван.
— Так я и
думала, — вздохнула она. — Вы, мужчины, такие идиоты… Вечно за вас надо всё
проговаривать самим!
Сейчас, стоя
под сводами Парфенона, Хош снова вспомнил всю эту историю, но не почувствовал
ничего — ни досады на судьбу, ни злости на себя, ни тупой боли, как раньше. «Видно,
это Ди на меня так терапевтически подействовала», — подумал он и, внутренне
встряхнувшись, переключил внимание на то, ради чего пришел сюда.
Литургия,
наконец, закончилась. Священник, дородный мужчина с густой кудрявой шевелюрой и
внушительной бородой, вышел говорить проповедь. Вызвав в памяти сведения и
фотографии из просмотренных накануне досье, Шекер понял, что это протоиерей
Кирилл Макрис, старший клирик Парфенона, исполняющий обязанности настоятеля;
официальным настоятелем храма был митрополит.
«С Макрисом и
поговорю первым», — решил комит. В Парфеноне служили шесть белых священников, два
иеромонаха и три диакона. Среди иереев Макрис и покойный Зестос имели право
принимать исповедь. Службы в храме бывали ежедневно утром и вечером, как
гласило расписание богослужений, которое Шекер изучил при входе.
— Вчера мы
праздновали Новолетие, — сказал отец Кирилл, — и просили Бога благословить
новый год своею благостью. У нас известные понятия о благости: конечно, мы
думаем о духовных вещах и время от времени размышляем, как нам исправить свою
жизнь, но куда больше нам хочется, чтобы всё было благополучно в житейском
смысле, чтобы никто не болел, чтобы у нас был материальный достаток и личное
счастье. Если мы достаточно благочестивы, мы просим еще и о помощи в духовном
совершенствовании, но при этом надеемся достичь его, прямо скажем, лежа на
боку. Мы, разумеется, иногда встаем и идем на службу, постимся в положенное время
и ежедневно молимся, но редко думаем о том, что духовное совершенство без труда
и скорбей не достигается, ибо «узки врата, ведущие в жизнь». Но Господь
напоминает нам об этом, и порой напоминает очень жестко, ведь мы, по душевной
лености и черствости, редко способны понимать иной язык, воспринимая как
должное всё то хорошее, что с нами происходит. И вот, вчера, на самое
Новолетие, Господь посетил нас великой скорбью и испытанием: утром, по дороге в
храм на службу, неизвестными преступниками был убит наш отец Александр.
После
нескольких секунд ошеломленной тишины, по храму прокатился вздох, кто-то
вскрикнул, заплакала женщина. Потом поднялся гул: «Да как же это?.. Кто?..
Почему?.. Не может быть!..» Шекер оглядывал присутствовавших: казалось, все
были ошарашены, искренне расстроены, а то и напуганы. Священник выждал
несколько секунд и продолжал:
— Следствие только
начинается, ничего еще неизвестно, и мы даже не знаем, когда астиномия выдаст
тело для захоронения. Поэтому прошу вас пока что молиться об упокоении души
отца Александра. Сейчас, после службы, я совершу по нему панихиду, желающие
могут остаться и помолиться. Отец Александр все силы отдавал церковному
служению, в личной жизни был очень скромным, как известно тем, кто знал его
сколько-нибудь близко. Жил он небогато, у него остались вдова и дочь, и я
призываю помочь им в эти трудные дни не только молитвенно, но и материально:
желающие могут пожертвовать деньги на похороны, поминовение и цветы в ящичек у
свечной лавки. Мы все потрясены этим ужасным происшествием. Лично я даже представить
не могу, кому и зачем понадобилось убивать отца Александра. Но если кто-нибудь
из вас вспомнит что-нибудь, что может помочь следствию, прошу немедленно
сообщить об этом в астиномию.
«Умный поп! —
одобрительно подумал Шекер. — Может быть, кто-то из прихожан в самом деле
что-нибудь сообщит». Хотя надежды мало: на след преступника часто наводят такие
мелочи, какие обычному человеку, если он их и заметил, в голову не придет
связать с преступлением. К тому же сегодня понедельник, весь народ приходил вчера,
когда никто еще ничего не знал…
Отец Кирилл
еще немного порассуждал о терпении скорбей и недоведомых судьбах Божиих и
завершил проповедь так:
— Однако мы,
братья и сестры, можем утешаться мыслью, что отец Александр, прожив жизнь
праведную и послужив Богу и Его церкви, теперь отошел ко Господу в места
светлые и покойные. Сегодня он должен был служить вместе со мной божественную
литургию, готовился к принятию Святых таин, к встрече с Богом, но Господь
призвал его на встречу с Собой не у престола храма, а у своего небесного
престола. И мы можем надеяться, что отец Александр предстал пред Богом готовым
к этой встрече, хотя она оказалась неожиданной. Но мы должны помнить, что и для
каждого из нас эта встреча может тоже оказаться внезапной и что мы должны жить
так, чтобы в любой момент быть готовыми к ней. Да даст же Господь и нам, когда
придет наш час предстать пред Ним, оказаться готовыми, молитвами Пресвятой
Богородицы и всех святых! Аминь.
После службы почти
все остались на панихиду, которую Макрис отслужил перед большим распятием у
северной стены. Поглядев на клубы кадильного дыма, которым священник щедро
окуривал распятие и молящихся, Шекер задался вопросом, как этот ритуал влияет
на состояние храмовых мозаик и фресок. Искусствоведы и реставраторы периодически
поднимали тему воздействия богослужебных ритуалов на сохранность церковных
памятников. В прошлом веке православных обязали, под угрозой нешуточных
штрафов, снабдить вытяжками все подсвечники в исторических храмах, в результате
чего число подсвечников значительно уменьшилось, хотя они при этом выросли в
размерах. Теперь поговаривали о полном переходе храмов на электрические свечи,
по примеру старинных готических соборов в Европе. В Парфеноне один такой
подсвечник был — возле чтимой иконы Богоматери Афинской справа от алтаря:
верующий мог опустить монетку в щель, нажать на кнопку, и на подставке
загоралась электрическая свеча — желтая, красная или синяя, светившая около получаса.
Разноцветные лампадки, висевшие перед большими иконами, тоже были электрическими,
но по виду почти не отличались от настоящих, благодаря легкому мерцанию матовых
лампочек.
«Скоро, поди,
и кадила станут бездымными, — подумал Шекер, — что-то вроде распрыскивателей
духов с соответствующим запахом… Интересно, зачем православные внесли столько
всякого материального в свое служение Богу? Как будто Он не примет молитв, если
они кадилом не помашут или свечу перед иконой не зажгут… Странная вера!»
Он прошелся по
храму, любуясь архитектурой и мозаиками и размышляя о том, что для народа
фигуративные изображения, вероятно, привлекательней мусульманских геометрических
абстракций и цветочных узоров, но не слишком ли это разнообразие распыляет
внимание? Какую роль вся эта пестрота может играть при молитве? В исламе, по
крайней мере, концентрация при молитве очень важна; интересно, как с этим у
христиан — тут ведь, как начнешь рассматривать эти мозаики и иконы, так,
пожалуй, и служба пройдет… Но красиво, да, пир для эстета и туриста.
Панихида
закончилась сравнительно быстро, и Хош, дождавшись, пока желающие возьмут у
отца Кирилла благословения и разойдутся, подошел к нему, вынув свое
удостоверение.
—
Здравствуйте! Комит Шекер Хош, отдел убийств афинской астиномии. Я веду дело об
убийстве отца Александра Зестоса. Могу я поговорить с вами?
— Да, конечно,
— с готовностью ответил священник. — Но вам придется подождать немного, я
должен снять облачение.
— Я подожду. Я
бы хотел также задать несколько вопросов вашим сослужителям. Попросите их,
пожалуйста, не уходить пока из храма.
— Да-да, я
скажу им, — закивал отец Кирилл.
В нем
чувствовались искреннее горе и растерянность, и Хош подумал, что Макрис едва ли
войдет в число подозреваемых. Однако он мог сообщить что-то важное об убитом и
его окружении. И Шекер приготовился спрашивать, слушать и наблюдать.
————— оглавление —————
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Схолия