Когда она
приехала домой, в квартире никого не было: Василий с детьми ушли в церковь не
так давно, и у Дарьи было около двух часов, чтобы придти в себя перед встречей.
Она прошлась из комнаты в комнату, пытаясь снова вписаться в ту реальность, где
надо продолжать жить. В кухне на столе красовался букет роз, к вазе был
прислонен рисунок цветными карандашами: море, острова вдали и чайки в небе — Дора
изобразила вид за их окном. Внизу рисунка надпись, сделанная Василием: «С
приездом!»
Дарья
вспомнила, как вчера разразилась перед Алхимиком тирадой о муже-«неумехе», и ей
стало нестерпимо стыдно. Она опустилась на стул и закрыла лицо руками. Хотелось
плакать, но слез почему-то не было. Хуже всего было то, что она не знала,
отчего хочется плакать больше — от стыда перед мужем или от того, что она
больше никогда не увидит Севира. А еще не знала, как теперь дальше жить с
Василием, общаться, улыбаться, спать в одной постели… и не просто спать!
Как?!.. А ведь он наверняка уже сегодня захочет, они не были вместе с начала
поста. И она должна по нему очень соскучиться, правда? Любящая жена наконец-то
вернулась из командировки…
Нет, все-таки
надо взять себя в руки. Если думать сразу обо всем, то недолго сойти с ума.
Сделанного не вернешь, а проблемы лучше решать по мере поступления. И для
начала нужно хотя бы придти в себя с дороги.
Дарья приняла
душ, облачилась в любимый халат и выпила кофе, после чего почувствовала себя
уверенней и стала разбирать чемодан. Черное платье и золотистый шейный платок
она свернула, засунула в непрозрачный пакет и запихала на верхнюю полку шкафа в
дальний угол. Благочестивее было бы выбросить это, но у нее не хватило духу.
Чемодан пустел. Наконец, Дарья вынула из бокового кармана косметичку, чтобы
водворить ее содержимое в ящик прикроватной тумбочки. Выдвинув ящик, она наткнулась
взглядом на календарь, где отмечала свои циклы, и на несколько секунд замерла.
Во все их с
Севиром ночи, кроме первой и последней, они предохранялись. Но нынешняя ночь в
поезде, отчаянная смесь наслаждения и горечи, уже точно была не опасна, а
возможные последствия первой Дарью до сих пор не тревожили, — она и не
вспоминала об этом, в уверенности, что ничего не случится. Да, в конце концов,
ей просто не хотелось думать о каких-то проблемах, слишком прекрасны были те
дни и ночи! С собой в Дамаск она календарь, конечно же, не брала, но сейчас при
виде него прежде всего подумала не о риске, а о том, что если бы Алхимик в
самом деле осознал, почему он забылся и «рискнул», осознал если не
раньше, то хотя бы нынешней ночью, когда они цеплялись друг за друга, словно
утопающие, если б он послушал своего сердца, а не ума, когда она призналась ему
в любви, — всё тогда могло бы обернуться иначе…
Или она просто
тешит себя романтическими иллюзиями, а на самом деле для него все это мало
значило и он скоро и думать о ней забудет?..
Опять
захотелось плакать. Дарья провела рукой по лицу и вынула из ящика календарь,
чтобы окончательно убедиться, что ей ничего не грозит. Посмотрела и, вздрогнув,
выронила картонный прямоугольник: она увидела, что в ту ночь неопасные дни еще
не наступили.
«Если я
попалась, то это конец!» — промелькнуло отчаянно, но Дарья тут же попыталась
успокоить сама себя. Скорее всего, ничего и не произошло: с мужем она зачинала
ребенка даже не в первый месяц попыток, а тут всего один раз, вероятность мала…
Однако в ней неотвратимо росло понимание, идущее откуда-то из глубин ее
существа, что если это могло случиться в ту алхимическую ночь, то оно
случилось. А если случилось, то…
«Сейчас уже
точно безопасно, — лихорадочно соображала она, — и сегодня я буду с Василем… Потом
можно сказать, что я забыла о предохранении, перепутала дни… Он ничего не
заподозрит! — она снова посмотрела в календарь. — Да, если на этой неделе не
начнется, то… Нет, пока лучше не думать об этом. Исповедь! Надо сейчас же
посмотреть, когда лучше идти в Феодосиев монастырь. До следующего воскресенья
надо успеть побывать там…»
Перед возможной
проблемой все прежние страхи отошли на второй план, и Дарью даже не коробил
цинизм собственных рассуждений. Нужно сохранить семью и избежать скандала,
мучительных объяснений и признаний, которые причинят боль мужу и его родным, а
главное — детям, в конечном счете. Никто ничего не должен знать. О
щепетильности она подумает потом. Если вообще подумает. Она ведь не думала о
ней, когда произнесла имя другого мужчины возле двери в его номер. А теперь уже
поздно.
Она посмотрела
на иконы в молитвенном углу и вместо раскаяния внезапно ощутила гнев. «Зачем?!
— подумала она. — Зачем все это? За что, что я сделала, чтобы так меня
испытывать?.. Или это все, чтобы проучить меня? Ну да, нечего хотеть перемен,
будь довольна тем, что у тебя есть… У меня ведь все было хорошо, правда?
Подумаешь, какая-то скука да тоска, это я просто, как мой дед сказал бы,
зажралась… Наверное, надо было смириться, молиться, псалмы читать — глядишь,
тоска бы и прошла. Но нет, меня зачем-то понесло в эту лабораторию… Сидела бы
дома, детей воспитывала! Как там Василь говорил: “ты загружена выше головы”…
Нет бы жене послушаться мужа! А мне, видите ли, чего-то захотелось лично для
себя, какой страшный грех, в самом деле… И вот расплата, вот закономерные
последствия того, что мне захотелось яблочка с запрещенного дерева! Только… как
будто Ты не знал, что мне захочется! Хотя… Ты ведь и про Еву знал… Не лучше же
я ее, в самом деле! — Дарья горько усмехнулась. — Интересно, я вообще теперь
когда-нибудь смогу быть… такой же милой и благочестивой, какой была еще полгода
назад?..»
Мобильник на
тумбочке издал мелодичную трель. Дарья открыла пришедший свиток: банк сообщал о
пополнении ее счета. Она смотрела на кругленькую сумму драхм и не испытывала
никакой радости. Дамасская поездка угрожала слишком серьезными последствиями. И
в любом случае жизнь уже никогда не будет прежней. Но ведь она этого и хотела,
не так ли?..
А вот чего же
хотел Бог? Или Великий Алхимик? Или Великий Писатель? Кто? И чего Ему от нее
нужно? Чтоб она признала свою греховность и смирилась? Плохо она, значит,
каялась пред Ним, когда ушла из лаборатории, оттого и случилось это новое
искушение?.. Ну да, если верить Иринею Эгинскому, когда мы молимся, чтобы Бог
даровал нам смирение и прочие добродетели, мы молимся по сути о том, чтобы Он
послал нам разные оскорбления, испытания и всякие неприятности, потому что
иначе жестокосердный человек смириться не способен… Только почему ей сейчас вместо
«помилуй мя, грешную» хочется сказать: «оставь меня в покое»?..
Дарья медленно
поднялась с пола, закрыла пустой чемодан и унесла в кладовку. Потом побрела на
кухню, сунула в рот кусочек шоколадки и подошла к окну. Вечно синее море,
безоблачное небо, паруса яхт, синеватый силуэт Принцевых островов. Все так же,
как было две недели назад. Сейчас вернутся муж и дети, и ей нужно будет
целовать их, улыбаться, болтать пустяки, рассказать что-то о поездке… Вести
себя так, чтобы никто не узнал, что ее жизнь раскололась на две части — до
Дамаска и после — и что «Восточный экспресс» увез ее из прошлого, увез безвозвратно.
Дарья прижала пальцы к вискам. Она должна с этим справиться. Должна. Разве у
нее есть другой выход?
— обсуждение в ФБ —
Странно, как смертные люди за все нас, богов, обвиняют!
ОтветитьУдалитьЗло от нас, утверждают они; но не сами ли часто
Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?
как благочестиво ))
Удалить