15 февраля 2015 г.

Восточный экспресс: К новым горизонтам (1)



Никогда еще у Дарьи не было такого тяжелого Великого поста. Она не раз ругала себя за то, что согласилась поужинать со Ставросом накануне ухода из лаборатории. После его дерзкой выходки она поспешила закончить с ужином, почти не разговаривая с сотрапезником, и распрощалась с ним очень холодно, а на другой день Алхимик и сам игнорировал ее, если не считать вежливой похвалы печеностям, которыми она угостила коллег. Но было еще рукопожатие — Дарья не могла от него уклониться, поскольку все пожали ей руку на прощанье, — и оно снова привело ее в смятение. На секунду Ставрос задержал ее руку в своей — впрочем, как и Контоглу; но если последнее вызвало у нее раздражение, то первое… Дарья не смогла сдержать мгновенный трепет, и Алхимик, конечно, почувствовал ее реакцию, а потом его пальцы скользнули по ее ладони, и он бархатно сказал:

— Успехов, госпожа Феотоки! До свидания.

— Спасибо, — ответила она. — До свидания.

Не могла же она при всех сказать: «Прощайте!» А надо было ­— это было бы полезно для нее хотя бы психологически… Теперь же Алхимик стал ее наваждением. Только уйдя из лаборатории, Дарья сполна осознала, насколько он успел привязать к себе ее мысли. Вспоминалась каждая мелочь: его профиль на фоне окна, поворот головы, рука с черной чашкой, острый взгляд, еле заметная улыбка, кошачья грация… Вспоминалось даже то, на что она, казалось бы, не обращала внимания — например, расположение вещей на его рабочем столе или то, как Ставрос порой задумчиво потирал кончиками пальцев левую щеку, наблюдая за ходом очередной реакции. Но невыносимее всего были воспоминания о его прикосновениях — и помыслы о том, что могло бы быть дальше: как Дарья ни боролась с этими мыслями, как ни молилась об избавлении от них, ничто не помогало — ни Иисусова молитва, ни усиленные занятия переводами, ни земные поклоны. Первая неделя поста прошла, словно в тумане, и несмотря на то, что едва ли не впервые в жизни многие покаянные тропари Великого канона наполнились для Дарьи вполне реальным смыслом, несмотря на слезы, с которыми она молилась во время церковных служб, она ощущала полное внутреннее бессилие — и никакой помощи свыше. С наступлением вечера, когда дети были уложены спать, домашние дела переделаны, молитвы прочитаны, взаимные пожелания мужу спокойной ночи высказаны, Василий засыпал — он вообще всегда удивлял, а теперь даже раздражал Дарью своею способностью засыпать почти мгновенно, — а она погружалась в свой персональный ад.

Ее прежняя тоска, неясные желания, неопределенные стремления, казалось, обрели форму и направление: она хотела вновь увидеть Ставроса, услышать его голос, посмотреть в его темные глаза, ощутить его пальцы на своей коже — и не только это… Нет, Дарья не считала это влюбленностью. Она называла это греховным вожделением, соблазном, искушением — но почти не могла противиться помыслам. Как и не могла невольно не сравнивать Алхимика с собственным мужем, а сравнение то и дело оборачивалось не в пользу Василия. Даже несмотря на то, что критериев для сопоставления было немного, ведь Ставрос так и остался для нее почти полной загадкой. Но он был чрезвычайно умен, прекрасно образован и, в отличие от Василия, использовал полученное образование с большим толком и вкусом. Помимо немалого, по-видимому, жизненного опыта, у него был широкий кругозор — очевидно, намного превосходящий кругозор как Василия, так и самой Дарьи, — и она не могла не думать о том, как интересно с ним было бы общаться, если бы… Могли ли они стать друзьями? Просто друзьями, ничего больше! Мечта заманчивая, но неосуществимая — после всего случившегося Дарья слишком хорошо сознавала, насколько Алхимик привлекал ее как мужчина.

Но почему именно он и сейчас? Она не понимала этого, так же как не могла понять и смысл его поведения по отношению к ней: если он не хотел ее соблазнять, тогда почему вел себя за последним ужином как соблазнитель? Неужели ей и правда нужен именно такой «катализатор»?! Мысль унизительная!.. Однако нутром Дарья чувствовала, что ей действительно не хватало в жизни ощущений и опыта подобного рода. Она даже радовалась, что «ужасный» финал ее знакомства со Ставросом пришелся на канун поста и впереди было полтора месяца без физической близости с мужем: вряд ли Дарья смогла бы сделать вид, что все хорошо, что ей все нравится и она не хотела бы чего-то большего. А она хотела — сама не зная толком, в чем это большее могло заключаться. Дарья чувствовала себя ужасной грешницей, но «постыдные помыслы» продолжали одолевать ее; иногда она противилась, иногда сдавалась и отдавалась их потоку. На исповеди она созналась, что ее мучают нечистые помыслы, связанные с посторонним мужчиной, с которым она была знакома на оставленной теперь работе. Дарье стоило большого труда произнести это вслух, но отец Павел отреагировал на ее признание совершенно спокойно.

— Такое бывает от потери внутреннего трезвения, — сказал он, — но вы не должны дергаться и нервничать. Это рабочий момент, такое случается нередко, и не надо думать, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Эти мысли только усилят искушение: бесы нарочно стараются внушить нам, что мы очень грешны, беспросветно порочны и не можем справиться с соблазном. Лучшее средство против всех этих помыслов — стараться не обращать на них внимания и продолжать молиться, работать и выполнять все, что от нас требуется. Тогда помыслы постепенно ослабеют, а потом и совсем отойдут. Главное — не оставлять тело праздным, а ум без молитвы или хотя бы мыслей о работе и прочих наших обязанностях.

Дарья отнеслась к этому наставлению с долей скепсиса, но когда пост перевалил за середину, вдруг осознала, что действительно меньше стала думать об Алхимике и вспоминать все связанное с их знакомством. Это придало ей бодрости: значит, все-таки от этого искушения можно избавиться! — а когда уныние отступило, отгонять греховные мысли стало еще легче. Однако тут случилась другая неприятность: муж сообщил, что их намеченную на конец апреля поездка в Иерусалим придется отложить — его неожиданно пригласили принять участие в ежегодных послепасхальных состязаниях жокеев в Эфесе, где стараниями императрицы десять лет назад был построен большой прекрасно оборудованный ипподром.

— Я не могу отказаться, — сказал Василий, — ты же понимаешь: такая возможность отличиться! Сама августа там будет, и туда приглашают обычно по ее рекомендации…

— Ты просто не хочешь отказываться! — раздраженно ответила Дарья, которая только что приняла душ и, сидя перед зеркалом, заплетала на ночь косу. — Уж конечно, все эти скачки для тебя важнее всего, в том числе путешествия со мной!

— Ну, ты что? — примирительно сказал муж. — Что ты придумала? Я же не сказал, что мы вообще не поедем в Иерусалим, просто отложим поездку ненадолго, вот и все.

— Но я уже заказала отель, билеты! Что теперь, все отменять? Или переносить на другие даты? Тогда на какие?

— Я уже подумал об этом: почему бы не на начало мая? Иерусалим же не разрушится за две недели.

— «Не разрушится»! — передразнила Дарья, еще больше раздражаясь и не обращая внимания на улыбку Василия. — Только вот не успеешь оглянуться, как состаришься, так и не повидав ничего интересного! Помнится, до свадьбы ты мечтал о путешествиях, а теперь тебя с места не сдвинуть, кроме как ради очередных соревнований!

— Да что ж ты так злишься, Дари? — наконец, удивился Василий. — Ничего же не случилось! Я просто прошу перенести поездку на две недели, только и всего.

— И ты сообщаешь об этом так, походя, между вечерним умыванием и ночными грезами, как будто это не имеет никакого значения! — Дарья резко перекинула на спину заплетенную косу, встала и повернулась к мужу. — В начале поста ты говорил, что мы точно поедем в конце апреля, теперь говоришь про начало мая, а подойдет май, так ты еще что-нибудь скажешь… что лошадь захромала, и тебе надо за ней ухаживать! Да ведь одиннадцатого мая начнется Золотой Ипподром, тебя наверняка попросят помочь на тренировках… И что? Когда мы поедем? Когда на пенсию выйдем?

— Послушай, ну так нельзя! — расстроенно проговорил Василий. — Мы ссоримся на пустом месте! Я же понимаю, что тебе хочется попутешествовать, мне и самому интересно побывать в Иерусалиме, но пойми и ты меня! Я возница, для меня соревнования действительно много значат. Не так уж много у меня осталось впереди активной жизни, потом на смену придут молодые. И мне хочется в ближайшие годы принять участие во всех соревнованиях, каких можно, и сразиться за все призы, какие бывают. Вот сойду с дистанции, стану тренером, тогда у меня будет больше времени, а сейчас мне не хочется упускать лишний шанс победить! И разве ты не будешь за меня рада? Раньше ты всегда так болела за мои победы, а теперь тебе словно бы все равно! — добавил он с легкой обидой.

Дарья смутилась. Она вдруг осознала, что муж прав: его победы на бегах и скачках в последние год-полтора действительно стали трогать ее куда меньше, чем прежде, а ведь это должно задевать его, наверное, еще больше, чем ее — его домоседство…

— Нет, что ты, мне вовсе не все равно! — взяв себя в руки, сказала она, стараясь, чтобы ее ответ прозвучал убедительно. — Прости меня, я уже настроилась на эту поездку, вот и вспылила… Конечно, Иерусалим не убежит, я перезакажу отель и билеты на конец мая. Семнадцатого Ипподром окончится, а где-нибудь двадцатого мы сможем уехать. Как ты думаешь?

— Это было бы идеально! — радостно сказал муж и, подойдя к ней, нежно обнял. — Вот видишь, и ссориться не из-за чего! Прости и ты меня! Глупо я тебя обвинил… Ну, будем считать, что это великопостное искушение! — добавил он с легким смешком.

— Угу, — ответила Дарья, потершись носом о его плечо.

Но ни облегчения, ни радости она в этот момент, в отличие от мужа, не ощутила. Потому что откуда-то из подсознания послышался насмешливый голос: «Да, я слыхал, что русским женщинам свойственна почти маниакальная жертвенность»…

предыдущее    |||   продолжение
оглавление

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Схолия