26 января 2015 г.

Восточный экспресс: Уроборос (8)



Дни Золотого Ипподрома промелькнули быстро. Василий с Дарьей посетили несколько музеев, побывали в Большом театре на премьере комедии «Аристипп Киренский», в сокровищнице Святой Софии, на традиционной экскурсии по Дворцу и неформальном ужине после нее. Как ни странно, интереснее всего оказался визит в Художественный музей, где на Рождество открылась выставка современной русской живописи — были представлены художники и из Сибири, и из Московии. Дарья немного опасалась, что они увидят что-нибудь «неудобь сказуемое» в духе авангардизма, но большинство картин оказались вполне реалистическими, местами с налетом сюрреализма, иногда мистицизма, а московиты неожиданно порадовали яркими красками и почти детской наивностью восприятия.

Во Дворце Дарья старалась держаться рядом с Елизаветой, присматриваясь к тому, как она ведет себя и общается с другими гостями. На Лизи было красивое коктейльное платье из голубого шелка, а Дарья, за неимением платья — она, как всегда, слишком поздно вспомнила о том, что при дворе оно будет смотреться органичней, — оделась так же, как на празднование годовщины открытия лаборатории. Ей очень хотелось надеть и кулон с уроборосом, но она подумала, что Лизи непременно его заметит, станет расспрашивать, а если это случится в присутствии Василия, то может вызвать определенную неловкость… И дракончик остался скучать дома, запертый в черной коробке, и вместо него Дарья надела давний подарок мужа — жемчужные бусы. Но почему-то весь вечер она не могла отделаться от ощущения, что уроборос смотрелся бы с таким нарядом куда лучше.

Василий весь ужин проболтал с Панайотисом о политике — обсуждали британские интриги в Африке и возможность военных действий в ближайшем будущем: североафриканские исламские государства в последнее время вели себя все более вызывающе по отношению к Империи, и, хотя пока все ограничивалось лишь словесными заявлениями и планами по созданию Африканского Союза, на границе Египта и Эфиопии, а также в Айлатском заливе временами происходили небольшие, но малоприятные инциденты, распространявшие отчетливый запах пороха. Было уже вполне очевидно, что воду мутят английские спецслужбы, стараясь взять реванш за резкое усиление византийского влияния на севере после Московской революции 2010 года. Правда, Стратиотис уверял, что император не позволит событиям пойти на поводу у англичан, ибо у него в запасе множество рычагов влияния, «о которых мы даже понятия не имеем». Василий был настроен более скептически, хотя, конечно, надеялся на то, что до военных действий не дойдет. Краем уха слушая их разговор, Дарья думала, что по сравнению с событиями такого масштаба ее страдания от тайной тоски, а тем более от оставленного дома кулона не имеют никакого значения, но, однако, почему-то ее занимают именно они, а происходящее в Африке кажется чем-то столь же эфемерным, как какая-нибудь война миров из фантастического боевика.

— Ну, а ты как, Дари, все еще лаборантствуешь? — спросила ее Лизи.

— Да, — ответила Дарья как можно небрежнее, — но, наверное, весной уйду оттуда.

— Не понравилось?

— Нет, почему, там хорошие люди и работать нетрудно, но я же туда пошла так, развеяться немного.

— А мой-то Пан все удивляется, что ты из дома побежала в лаборантки, он вот меня хочет дома посадить, ворчит, что денег и сам заработает, а детям всегда лучше с матерью, чем с няней… Но я без работы не могу, мне нужна какая-то область приложения себя помимо семейных ценностей, так сказать. Да и на людях побыть хочется. Тем более, в «Гелиосе» сейчас такие проекты — одно освоение Луны чего стоит! Нет, я сейчас оттуда ни за что не уйду!

— Ну да, понятно. Да тебе чего и уходить, график-то у тебя ведь почти свободный?

— Да, только два дня в неделю полностью заняты, так что… А детей я все равно хочу с февраля в садик отправить. Пан сначала не хотел, бубнил про «растлевающее влияние», но я сказала, что не собираюсь растить будущих монахов, и он в итоге согласился, сказал: пусть уже привыкают к общественной жизни «как животные общественные», — Лизи рассмеялась.

Дарья подумала, что, пожалуй, она своих детей тоже может уже отправить в садик, даже прямо с нового года: Феодоре в октябре исполнилось три, а Максиму в ноябре четыре, и лучше вывести их в свет, чем продолжать тратиться на няню… Тем более, что она сама не знала, долго ли еще проработает в лаборатории и что будет делать после ухода оттуда — она не была уверена, что захочет опять безвылазно сидеть дома, как раньше. Скорее, она предполагала обратное, хоть и не представляла пока, чем будет заниматься, помимо переводов и частных уроков. Идти преподавать куда-нибудь в гимназию ей не хотелось, но куда еще она может приложить свои силы?.. Дарья снова ощутила глухое раздражение: и на себя — за то, что она так и не может понять, чего же ей надо, и на мужа — за то, что он не понимал ее тоски и, похоже, втайне мечтал о том, чтобы все вернулось на круги своя, и на собственную жизнь — за то, что из нее вдруг словно исчез стержень, а почему, неясно, ведь она как будто не так уж отличалась от жизни двух ее подруг: семья, муж, дети, работа, все как у людей… Если поначалу Дарья еще думала, что устройство на новую работу поможет ей решить проблему, то теперь она видела, что это не помогло… а значит, дело было в чем-то другом, но в чем?!.. Впрочем, на мужа злиться несправедливо: в самом деле, как может он понять, чего ей не хватает, если она сама не может этого понять? Интересно, это вообще можно понять?.. Лари тоже вот думала, что все дело в домоседстве, так что смысла опять говорить с ней на эту тему, наверное, нет. Может, поговорить с Лизи?.. Но с Лизи она была все же не так близка и откровенна, как с Иларией, и не решилась говорить о подобных вещах.

Хотя один случайный разговор с Елизаветой у Дарьи все же состоялся. В последний день бегов Илария осталась дома — у нее внезапно затемпературила дочка, и пришлось вызвать врача, — а Лизи с Дарьей в перерыве после третьего забега, как водится, пошли в кафе погреться и слегка перекусить. Дарья еще с утра заметила, что Елизавета раздражена, и за чаем — они взяли традиционный турецкий чайник на двоих и по фруктовому пудингу — спросила, почему она не в настроении.

— Да вчера на ужин свекровь заходила, — недовольно ответила Лизи. — Нет, я ее уважаю и все такое, она, в общем, неплохая дама и неглупая вроде, но некоторые взгляды у нее… пахнут плесенью! Обычно ничего, обходится, но иногда она на Пана действует как демотиватор.!

— То есть как? — удивилась Дарья. — Уныние наводит, что ли?

— Ну, — кивнула Елизавета. — Она, видишь ли, дама очень благочестивая… нет, не такая зануда, как Пан, — Лизи улыбнулась, — и, слава Богу, не пичкает нас духовными наставлениями, но она страх как любит всякие истории про подвижников. Представляешь, при каждой возможности ездит по всяким монастырям, святым местам, отовсюду привозит иконки, книжки, сувениры всякие… ну, она это называет «святостями», но как по мне, это те же сувениры, только церковные. У нее не квартира, а прямо целый склад всяких таких штук, уже можно музей устраивать! И вот, она как придет к нам, так начинает рассказывать, где в последний раз была, что видела… Не, иногда это даже интересно, но вот если она начнет про каких-нибудь современных подвижников вещать, то это беда! Причем она это все без задней мысли, у нее восторг и все такое, чайку попьет, расскажет про подвиги очередного отца Панкратия или там матери Елпидии, у которых она «сподобилась взять благословение», и уйдет. А Пан мой потом ходит в печали и ноет, что прожигает жизнь в душепагубных занятиях, что из него никакой христианин, и так далее, и тому подобное. Уж, право, отец Григорий из нашего храма и то куда лучше в этом смысле, чем свекровь: он мастак про духовную жизнь вещать, но ссылается все больше на святых отцов, а святые отцы что — они ж когда-то раньше жили, чаще всего давно, притом они святые, возведены на пьедестал… ну, понятно. Но вот эти Панкратии и Елпидии…

— Они живут сейчас, и Пан сокрушается, что его современники живут вот так, а он нет, — догадалась Дарья.

— Точно! Не, я его, в общем, быстро в чувство привожу, — с некоторым самодовольством сказала Лизи, — но иногда все это страшно бесит! Почему вообще человеку надо доказывать, что он не должен жить так, как отец Панкратий, просто потому, что он и не отец, и не Панкратий?! Ведь это же очевидно! Что за стремление загонять себя в чужую программу? Я не понимаю!

— «Колея эта только моя, выбирайтесь своей колеей!» — пробормотала Дарья по-русски.

— Что-что?

Дарья перевела и пояснила:

— Это песня такая есть у одного московского барда, «Чужая колея» называется. Там человек сознаёт, что сам виноват в своих бедах, потому что «попал в чужую колею». Хотя вроде в колее уютно, «условия нормальные», многие по ней едут, и чего бы не ехать — «доеду туда, куда все». Но в конце концов он понимает, что так нельзя, и выбиратся из этой колеи на свою собственную дорогу, и других призывает к тому же. Ну, это, конечно, в советских реалиях еще писалось, когда в Московии все ходили строем в одну сторону, но, в общем, это для любой жизни в системе подходит, наверное. В христианстве такого тоже много, к сожалению. Здесь-то, в Византии, еще не так, в России это куда заметнее, я когда в монастыре жила, так много чего повидала… Действительно считается, что, чтобы спастись, надо жить по определенным стандартам, непременно соблюдать множество правил, иначе впадешь в заблуждение или вообще погибнешь. Я одно время тоже думала об этом… Знаешь, может, все еще не было бы так плохо, если бы сами эти подвижники не говорили, что если ты не будешь жить так и так, то не спасешься. Но они ведь все время это повторяют…

— То есть абсолютизируют свой опыт, что ли? Если я достиг совершенства таким способом, то уже никаким другим его не достичь?

— Что-то вроде того. Хотя это и странно.

— Да уж! — фыркнула Лизи. — Особенно на фоне так прославляемой всеми добродетели смирения! Но и от нее есть своя польза: я всегда призываю Пана смириться и успокоиться мыслью, что он просто не может дотянуть до уровня отца такого-то, и потому лучше ему держаться своего уровня, «держи, что имеешь», и так далее, — она засмеялась. — Он вообще-то сейчас уже ничего, не так зациклен на всех этих правилах, как раньше, но иногда у него случаются э-э… припадки благочестия.

— И в чем они выражаются? — с улыбкой поинтересовалась Дарья, про себя отметив, что Лизи, несмотря на всю свою светскость, кажется, неплохо знакома с Новым Заветом.

— Ну, он пытается меня убедить каждое воскресенье причащаться, например. Или, — Лизи усмехнулась, — периодически все еще пеняет мне, что я не хочу воздерживаться в посты, кроме Великого, и еще там во всякие кануны праздников… Ты понимаешь, о чем я, да? Ну, конечно, мы не занимаемся любовью накануне причастия, но насчет остального я ему сразу сказала, что не собираюсь так «поститься» чуть не круглый год. Я же сразу посчитала — это больше двух третей года, обалдеть вообще!

Дарья едва не поперхнулась чаем: она не ожидала такого поворота темы, и тем более для нее стала открытием позиция Панайотиса.

— И что, — проговорила она, — он… согласился не воздерживаться?

— Еще как согласился! — рассмеялась Елизавета. — Ну, я, конечно, выступила с его же оружием, процитировала апостола, что «муж не владеет своим телом, но жена», да еще припугнула… нежелательными последствиями в случае, если он заупрямится и будет держать меня на голодном пайке. Так что он сразу сделался милым и сговорчивым! Ну, а потом ему и самому понравилось, — Лизи подмигнула Дарье.

— Находчивая ты! — сказала та с невольным вздохом.

Лизи внимательно взглянула на нее и спросила удивленно:

— А что, разве вы с Василем соблюдаете… все эти дни?

— Ага, — призналась Дарья. — Мы это как-то и не обсуждали даже… Ну, это, в общем, не так уж и сложно, — добавила она, к собственной досаде ощущая, что в ее голосе не хватает уверенности.

— Хмм, — протянула Лизи недоверчиво и, не удержавшись, спросила: — И что, Василь никогда не пытается приласкаться в неположенное время?!

Дарья качнула головой. Ей было трудно да и не хотелось говорить на эту тему. Не потому, что она сочла вопрос Лизи бестактным — может, она бы и поговорила об этом… если б сама была так же уверена в собственной правоте, как Елизавета — в своей. Но такой уверенности у Дарьи как раз и не было. Напротив, сейчас она почувствовала себя уязвленной: Лизи так легко смогла заставить мужа делать то, что ей нравится, тогда как Дарья…

— Извини, я разлюбопытствовалась, — сказала Елизавета. — Я просто думала, что если уж мой такой благочестивый Пан… Ладно, сменим тему.

— Да ничего! — улыбнулась Дарья как можно беспечнее.

Они заговорили о другом, но Дарья никак не могла отделаться от неприятного ощущения, словно бы кто-то обвел ее вокруг пальца. «Что же? — подумала она, когда они снова усаживались на свои места на трибуне ипподрома. — Неужели я завидую Лизи? И значит ли это, что мне не хватает… любовных удовольствий? Или все-таки чего-то другого? Но как это понять? И как мне вообще выбраться… на свою колею?..»

Ипподром окончился, принеся Василию победу и долгожданный приз — четверку великолепных коней из императорских конюшен. Муж был вне себя от радости, и Дарья радовалась с ним и за него, ходила вместе с детьми смотреть на лошадей и искренне восхищалась вороными красавцами… Но тоска продолжала ворочаться на дне души, и Дарья чувствовала, что независимо от того, удастся или нет ей в ближайшее время понять, какие «демоны» ее терзают, к прежней жизни возврата уже не будет.




5 комментариев:

  1. Надеюсь что ничего плохого не скажу, но Дарья страдает уже какую главу, и сама не понимает от чего. Прямо сериал какой-то.

    ОтветитьУдалить
  2. Я навероное уже все забыла - а что там с Эфиопией кстати? Как она развивается? :)

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Мы про Эфиопию не писали особо )) Но в принципе там все нормально, и благодаря сильной Византии они воссоединились с православием ).

      Удалить
    2. Судя по общей границе Египта и Эфиопии,Судана у вас нет?

      Удалить
    3. Как-то не думали о Судане, вот честно ))

      Удалить

Схолия