Золотой Ипподром: День первый (7)

Отец предупредил принцессу перед балом, что ей лучше освежаться соком, коктейлями и фруктами, а не вином, «а то ноги начнут заплетаться с непривычки», но Катерина была пьяна и без вина. До сих пор она танцевала только на семейных балах, обычно проходивших в Золотом триклине, и там всегда присутствовал лишь ограниченный круг лиц — императорские родственники и избранные синклитики с семьями, — а теперь она впервые оказалась в огромном бальном зале Триконха, в гуще самых разнообразных гостей, в центре внимания: в ее первый выход в свет, казалось, все мужчины хотели танцевать с ней, и ее бальная книжка была заполнена именами кавалеров почти моментально. Луиджи Враччи среди них не было, зато три вальса предназначались Василию Феотоки — об этом Катерина условилась с ним заранее. Молодой человек впервые в жизни оказался в высшем свете, и в перерывах между танцами Катерина старалась побольше общаться с ним, чтобы он не стушевался.

Но, конечно, она не могла находиться рядом с возницей постоянно: к ней все время кто-нибудь подходил, поздравлял с первым выходом, говорил комплименты, она смеялась, шутила и ощущала, как в ней начинает пениться и играть внутреннее шампанское — хотелось танцевать, блистать, шутить или кого-нибудь уязвить острым словом… Последнее желание даже заставило ее немного пожалеть о своем решении не общаться с молодым Враччи: вот кого можно было бы колоть без всякой жалости! Но Катерина решила выдержать тактику и не подходить к Луиджи, зато продолжала «опекать» Василия.

Она рассказывала ему о гостях, кое с кем познакомила — многих тут принцесса уже знала, встречаясь с ними на театральных представлениях, литературных вечерах и других, менее помпезных, чем большие балы, мероприятиях. Но вскоре Катерина ощутила некий внутренний диссонанс: хотя она общалась с возницей как более опытная и искушенная в великосветской жизни — всячески ободряла его, представляла гостям и посвящала в тонкости придворного этикета, — это почему-то выглядело так, будто девочка рассказывает взрослому дяде о правилах игры в куклы… Хотя Василий и был поначалу смущен, попав в столь блистательное общество, это продолжалось недолго: вскоре он совершенно успокоился и, в общем, освоился — но при этом смотрел на все окружающее, скорее, как наблюдатель, а не как полноценный участник. Он ощущал себя чужим в этой среде, однако не стремился стать в ней своим — он как будто не испытывал в этом потребности, и, глядя на него со стороны, можно было даже подумать, что, появившись на этом балу, он отбывает приятную, но все же повинность. Танцевал Феотоки мало: кроме танцев с Катериной, он станцевал еще раза два, потом заглянул в бильярдную и пропал там на время, а вернувшись, уже не отходил от столов с яствами, беседуя с гостями — многие подходили поздравить его с успехом на бегах. Принцесса не могла не отметить, что Василий танцует не особенно хорошо, и это ее раздосадовало. Умение танцевать было не обязательным, но желательным для претендентов на Великий приз Ипподрома, и все, кто был допущен до предварительных тренировок, могли брать заодно и уроки танцев. Феотоки ходил на эти уроки почти год, и Катерина была уверена, что при усердии он мог бы научиться танцевать достаточно хорошо, если же этого не случилось, то, значит, он не очень-то и старался учиться… Не потому ли, что умение танцевать казалось ему не особенно нужным в жизни? И в этом тоже ощущалась позиция всего лишь «наблюдателя», который, хотя по случаю и попал в большой свет, не имеет желания тут задерживаться…

Принцесса уже собиралась отчитать Василия за «глупую робость», как она называла про себя его поведение, но тут внутреннее шампанское ударило ей в голову и заставило забыть о Феотоки: объявили Венский вальс, который она должна была танцевать с ректором Афинской Академии, и этот танец напрочь унес ее из всякой реальности и заставил забыть обо всех замыслах и тревогах. Катерина за свою жизнь танцевала уже со многими кавалерами, и из них считанные единицы танцевали так же потрясающе, как Киннам. Но то были танцы в узком кругу, а на большом балу она впервые оказалась в паре с мужчиной, танцевавшим настолько прекрасно, что она могла совсем не думать о том, как именно двигаться: ноги сами несли ее по залу, и казалось, ошибиться, танцуя с великим ритором, невозможно, — а ведь она в глубине души побаивалась этого вальса, такого быстрого и непростого… Принцесса смутно догадывалась, что Киннам нарочно пригласил ее именно на этот танец, чтобы избавить от боязни, — и действительно, это был какой-то волшебный полет: летели ноги в пурпурных с золотым шитьем туфельках, едва касаясь пола, летело вокруг ног шелковым облаком золотистое с пурпурными вставками платье, летели завитые пряди волос у ее висков, летели брови великого ритора над его улыбающимися глазами… Когда вальс окончился, Катерина, совершенно ошеломленная, только и могла прошептать:

— Спасибо!

— Рад, что вам понравилось, ваше высочество! — с улыбкой поклонился великий ритор.

— Понравилось? Не то слово! — принцесса перевела дух и уже могла говорить внятно. — Мне казалось, я не танцую, а летаю!

— Думаю, теперь самое время спуститься на землю и выпить какого-нибудь коктейля. У вас не закружилась голова?

— Нет, и это просто удивительно! Но думаю, это благодаря вам, господин Киннам! У вас в Афинах все так божественно танцуют?

— Приезжайте в гости, проверьте, я готов нарочно ради вас устроить внеочередной академический бал! Но если серьезно, то я танцевал гораздо хуже, когда впервые приехал на Ипподром, многому я научился уже здесь. Да и где учиться всякому совершенству, как не в столице мира?

— Подозреваю, вы прибедняетесь! Даже в столице мира немногие танцуют так, как вы, а значит, у вас талант… А что, у вас в Академии часто бывают балы?

— Ах, я слышу в вашем голосе вожделение, ваше высочество! Но вынужден вас разочаровать: нечасто, только под новый год, на Светлой седмице и выпускной. Ученые мужи и жены предпочитают танцевать в обнимку с книгами, вы понимаете.

Принцесса рассмеялась.

— Где же в таком случае вы могли так выучиться танцевать? Ведь вы же явно отлично танцевали еще до того, как стали ездить сюда!

— Я танцую с десяти лет, ваше высочество. Мой отец частенько устраивал домашние балы, и у меня был хороший учитель. Видите, никакой алхимии, все просто и банально! Но вы и сами прекрасно танцуете, я получил истинное удовольствие!

Они весело проболтали весь перерыв, и принцесса отчаянно жалела, что все танцы у нее уже расписаны — она не остановилась бы перед тем, чтобы попросить Киннама еще раз пригласить ее… Протанцевав кадриль с Михаилом Нотарасом и постаравшись отвлечь его шутками от печальных мыслей — не выиграв ни одного заезда в первый же день скачек, он теперь не мог рассчитывать на Великий приз, — Катерина поискала глазами Феотоки и обнаружила его в компании журналиста Стратиотиса, который вел с Василием очень обстоятельную беседу: степень ее обстоятельности можно было разглядеть издалека, по исполненному значительной серьезности лицу журналиста и по вежливо-заинтересованному выражению лица возницы… Принцесса вознамерилась спасти Василия от «этого зануды», но, к ее великой досаде, Панайотис при ее появлении даже не подумал ретироваться; напротив, он обратился к ней чрезвычайно почтительно и с весьма серьезным видом:

— Вы оказали нам великую честь, ваше высочество, соблаговолив присоединиться к нашему разговору! Позвольте мне узнать ваше мнение по важному вопросу, который мы с господином Феотоки как раз обсуждаем: как вы полагаете, нанесет ли предполагаемое строительство нефтепровода ущерб духовной жизни киликийских отшельников?

Катерина ошарашено посмотрела на журналиста. Ее душа все еще пребывала в состоянии полета после Венского вальса, в сердце пенилось веселье от бесед с кавалерами — а тут какой-то нефтепровод, отшельники… Бог знает, что такое!

— Простите, какая духовная жизнь? — поинтересовалась принцесса, слегка встряхнув головой.

— Ну, духовная жизнь, которая… возрастает… в жизни духа, — Стратиотис понял, что запутался, и смутился.

— А, ну так этот вопрос надо поставить перед духовным начальством, радушно правящим страждущими душами в душных ущельях.

— Я рад, что ваше высочество меня понимает, — широко улыбнулся журналист. — Но почему ущелья душные? Там дуют ветры, и зимой даже довольно холодно, и…

— Ну да, ну да, те духовные ветры духовности, от которых происходит благорастворение воздухов, я их имела в виду.

Василий потихоньку отвернулся, не в силах скрыть улыбку.

— Спасибо, ваше высочество! — обрадованный Панайотис даже слегка поклонился. — Но вопрос в том, как донести этот вопрос вопросов до иерархии?

— Очень просто: надо поговорить со святейшим патриархом, — быстро отозвалась принцесса.

— Гм… Об этом я не подумал, — проговорил Стратиотис. — Но ведь святейший многолетен, и немощен, и истомлен напряженной литургической жизнью, которая…

— Так поговорите с его духовником! Скажите, что вас к нему послал… владыка Кирик!

— Премного, премного благодарен, — закивал Панайотис в легкой задумчивости, после чего наградил слушателей длинной и многозначительной фразой, в которой можно было понять только ключевые слова.

— О! — воскликнула вдруг Катерина, глядя куда-то вдаль. — А вот и он сам!

— Кто? — одновременно спросили журналист с возницей.

— Отец Евпсихий, патриарший духовник! Вон он, только что скрылся за колонной!

— Не может быть… — усомнился Стратиотис. — В таком месте?

— Между прочим, нормальное место, — слегка возмутилась принцесса.

Она решительно взяла журналиста за локоть и быстро развернула в направлении колоннады. Несмотря на существенную разницу в росте и физической силе между Катериной и Панайотисом, маневр удался, благодаря растерянности журналиста.

— Догоните же его, вам сегодня везет! — с улыбкой сказала принцесса почти приказным тоном.

Панайотис нерешительно двинулся вперед, что-то бормоча под нос. Когда он отошел, принцесса напустилась на Феотоки:

— Как ты мог поддерживать разговор с этим занудой?! Я не могла дождаться, когда он исчезнет отсюда со своими монахами! Вот, в самом деле, нашел тему для разговора на балу! «Признавая стратегическую важность этого нефтепровода не могу не заметить, что ущерб, который он может нанести соблюдению литургического устава киликийских монастырей…» — передразнила она Панайотиса, надув щеки. — Ну, что за бред?! Подумаешь, день-два они помолятся не в то время, в какое всегда, или меньше псалмов прочтут, чем обычно, от этого что, небо рухнет? Вообще не понимаю, как можно всерьез говорить о таком! Неужели тебе это интересно?

— Не особенно, — улыбнулся Василий. — Но, видишь ли, ему тоже надо с кем-то пообщаться, а большинство людей на него реагируют, наверное, примерно как ты, а ему скучно и вообще… Ну, словом, я решил пожалеть ближнего, с меня ведь не убудет, если я послушаю его разглагольствования, а ему бальзам на душу!

Принцесса хмыкнула и ничего не ответила. Формально возница был прав, но это раздосадовало ее. «Пожалеть ближнего», может, и хорошо, только она бы куда с большим удовольствием поприкалывалась над Стратиотисом! Но Василий ее не поддержал…

— Кстати говоря, — немного лукаво поинтересовался Феотоки, — если он такой зануда, то как же его держат в официальном издании, опекаемом сама знаешь кем?

— Так говорят, что пишет-то он совсем иначе! Я, правда, не читала.

Вдруг рядом, словно из-под земли, возник препозит Евгений и, грациозно поклонившись, сказал:

— Ваше высочество, прошу прощения, что вторгаюсь в вашу беседу с господином Феотоки! Ее величество просила передать вам, что хочет побеседовать с вами немедленно. Она ждет вас в малахитовой гостиной.

В небольшую гостиную, одно из многих окружавших огромный бальный зал помещений, где стены были облицованы зеленым с белыми прожилками мрамором, а декоративные колонны и потолок малахитом, Катерина вошла с некоторым сердечным трепетом, но готовая к схватке — она догадывалась, о чем мать хочет говорить с ней: конечно, августе не могло понравится то, как дочь игнорировала юного Враччи, несмотря на вчерашние пожелания родителей… Императрица сидела на обтянутом золотой парчой диване с бокалом виноградного сока в руке; другой такой же бокал стоял перед ней на столике, отделанном малахитом и позолотой. Евдокия окинула дочь взглядом и сказала:

— Садись. Соку хочешь?

Принцесса молча села рядом с матерью, взяла бокал и отпила чуть-чуть.

— Я вижу, твой первый выход в свет проходит успешно, — продолжала августа. — Поздравляю!

— Спасибо! — улыбнулась Катерина.

— Теперь тебе предстоит много общаться с представителями сильной половины рода человеческого, и по этому случаю я хочу кое-что сказать тебе, не как мать дочери, а как женщина женщине. Ты должна иметь в виду, что мужчины тщеславны ничуть не менее, а то и более женщин, и у них почти у всех очень высокая самооценка. Поэтому, если ты хочешь привлечь к себе внимание мужчины, то постоянно вешаться ему на шею или играть при нем роль опекунши — не слишком удачная тактика.

Катерина вспыхнула и хотела что-то сказать, но августа чуть прикоснулась к ее руке:

— Подожди, сначала выслушай. Я объясню, почему это так. В первом случае мужчина может счесть тебя легко доступной и перестанет уважать, а во втором ты в конце концов начнешь его раздражать, потому что он почувствует себя униженным. И обратно, если ты хочешь дать понять мужчине, что он тебе не нравится, то нарочито избегать его и вести себя невежливо — тоже не самая удачная тактика. Если мужчина глуп, то тонких намеков не поймет, а грубость станет для него поводом пересудить тебя в какой-нибудь компании и даст пищу для сплетен. Если же он умен, то припишет твое поведение не своим недостаткам, а твоим. Например, он вполне может подумать, будто ты избегаешь его потому, что боишься показаться перед ним в невыгодном свете.

Принцесса вздрогнула и, чуть помолчав, проговорила:

— Ты хочешь сказать… что Луиджи Враччи…

— Луиджи, да будет тебе известно, прекрасно танцует. Поэтому смотри, как бы он не подумал, будто ты избегаешь его потому, что сама танцуешь не очень-то хорошо. И, что еще хуже, то же самое он может подумать о твоем уме, образовании и других качествах.

Катерина покраснела и закусила губу.

— Ну, я могла бы с ним станцевать, конечно, — сказала она, — но у меня уже не осталось свободных танцев.

— О, тебя надо отдельно поздравить с таким успешным дебютом! — улыбнулась августа. — Но эта проблема легко разрешима, — она отставила бокал и поднялась. — Сейчас я прикажу объявить белый вальс.

Принцесса, которая уже собиралась встать, откинулась на спинку дивана и растерянно посмотрела на мать.

— И что, я должна буду… пригласить его?

— Боишься? — спросила Евдокия, чуть приподняв брови.

— Боюсь?! — Катерина вскочила на ноги. — Нисколечко!

— Тогда вперед!

____________________

Иллюстрация Юлии Меньшиковой.

предыдущее   |||   продолжение