20 ноября 2014 г.

Восточный экспресс: В поисках катализатора (2)



Институт растениеводства находился в районе Форума Феодосия — не так уж близко от Дарьиного дома, но на трамвае добираться было очень удобно. Лаборатория химии почв располагалась на пятом этаже обширного здания, занятого институтом, ее окна выходили в сторону Средней — самой древней и знаменитой улицы Константинополя. Помимо двух младших лаборанток — так официально называлась Дарьина должность, — там работало еще четырнадцать человек. Непосредственной начальницей Дарьи оказалась старшая лаборантка — ирландка Эванна О’Коннор, красивая высокая девушка с медными волосами, жизнерадостная и смешливая. Она работала здесь уже год и следующей осенью собиралась возвращаться на родину. Эванна быстро ввела Дарью в курс дела, заодно рассказала понемногу о каждом из сотрудников лаборатории и о здешних порядках, заявила, что Дарья «потрясающе красива», а узнав о ее сибирском происхождении, пришла в восторг и принялась расспрашивать о нравах и быте русских, так что несколько дней ушло на всякие рассказы о сибирском житье-бытье. Эванна говорила по-гречески хорошо, лишь с легким акцентом; они с Дарьей быстро подружились.

C другими сотрудниками лаборатории Дарья вскоре тоже наладила вполне теплые дружеские отношения. Хотя, пожалуй, с некоторыми из них она бы предпочла отношения менее теплые. Например, с заведующим лабораторией Алексеем Контоглу, который чуть ли не с первого дня знакомства с Дарьей оказывал ей пристальное внимание, не упуская возможности сказать какой-нибудь комплимент по поводу ее внешности или работы. В другой ситуации похвалы, по крайней мере, касательно работы, были бы Дарье приятны — все-таки она немного волновалась насчет того, как будет справляться с новыми обязанностями, — но в словах Контоглу ей чудился какой-то не совсем хороший подтекст, тем более, что Эванна сообщила ей, что заведующий — «еще тот донжуан». Внешность у него была действительно того типа, на какой женщины падки, хотя совершенно не средиземноморской: высокий хорошо сложенный платиновый блондин с темно-серыми глазами, широкой белозубой улыбкой и аристократическими манерами, вальяжный и неторопливый; иногда Дарье думалось, что такой мужчина лучше смотрелся бы где-нибудь в Синклите, чем в химлаборатории. Впрочем, пока Алексей держался в рамках улыбок и комплиментов, и беспокоиться было вроде бы не о чем.

Хотя Дарье и не хотелось это раскрывать, вскоре ее новые коллеги уже знали, что она замужем за «блистательным Феотоки». Профессор Аристидис даже оказался рьяным поклонником его мастерства и считал, что это лучший возница за последние десять лет. Впрочем, приставать к Дарье с расспросами о муже никто не стал — публика здесь была деликатной и ненавязчивой. В лаборатории трудился ученый народ, почти все с научными степенями и более или менее солидным опытом работы. Помимо Эванны, были еще два иностранца — француз Мишель Перье и испанец Родриго Лопес, молодые доктора наук, приехавшие в Око вселенной перенимать опыт у коллег. Все остальные были византийцами, однако не все — константинопольцами.

Но самым загадочным персонажем в лаборатории был Севир Ставрос. Само знакомство с ним Дарьи произошло своеобразно: пронзительный взгляд очень темных глаз, сухое быстрое рукопожатие, «рад познакомиться», — и вот он уже стремительной походкой идет прочь. Черные волосы, черные брюки, черный халат.

— Впечатлилась? — тихонько шепнула Эванна. — Не пугайся, он всегда такой.

Действительно, Ставрос всегда ходил только в черном — впрочем, этот цвет ему шел — и был довольно-таки неразговорчив. Правда, когда в лаборатории бывало чаепитие, он не отказывался принять в нем участие, но обычно молчал, потягивая чай из высокой керамической кружки, тоже черной, и большей частью глядел в окно, за которым виднелась восстановленная древняя арка императора Феодосия. Однако к общему разговору он прислушивался, потому что время от времени вставлял в него реплики — чаще всего язвительные шутки, насмешливо кривя тонкие губы, — а порой, если речь заходила о чисто научной проблематике, выдавал краткие замечания, и по реакции на них коллег Дарья понимала, что они всегда были очень дельными, порой даже эвристическими.

У него был свой рабочий угол, отгороженный от остальной лаборатории стеклянной стенкой — что-то вроде отдельного кабинета. От Эванны Дарья узнала, что Ставрос родом из Антиохии, ему тридцать девять лет, неженат, приехал в Константинополь на полтора года в рамках исследовательской программы, касающейся критического комментированного издания всех известных текстов греческих алхимиков, и в настоящее время занят практическим воплощением дошедших в рукописях алхимических рецептов: расшифровывает их описания и проводит реакции в условиях, как можно более близких к оригинальным — поэтому, например, он использовал не одноразовые пластиковые, а стеклянные пробирки и колбы, каменные ступки, медные котелки, вручную измельчал вещества. Причем пробирки и колбы были не просто стеклянными, но нарочно для исследований такого рода сделанными на заказ в константинопольском филиале «Амфоры», чуть ли не по средневековой технологии, так что Эванна сразу предупредила Дарью обращаться с ними осторожно — прежняя лаборантка, привыкшая к современной небьющейся химической посуде, уволилась после того, как Контоглу сделал ей резкий выговор за «порчу дорогостоящего имущества». Результаты опытов Ставрос сразу заносил в компьютер, но была у него и бумажная записная книжка, где он периодически что-то помечал для себя. Хотя профиль исследований Ставроса расходился с направлением деятельности института в целом и лаборатории в частности, его прислали работать именно сюда, поскольку здесь было удобно быстро получать нужные вещества для его опытов — и минералы, и растения, в том числе редкие. Он занимался только рецептами с растительными и минеральными составляющими, и Эванна по этому поводу прибавила: «И слава Богу, вот был бы кошмар, если б он тут какую-нибудь мочу выпаривал или кости жег!»

В лаборатории его прозвали Алхимиком, и это прозвище ему действительно очень подходило: помимо пристрастия к черному и молчаливости, у Севира была выразительная внешность — слегка волнистые черные волосы, зачесанные назад и прикрывавшие уши, а сзади спускавшиеся до плеч, смуглая кожа, длинный тонкий нос с горбинкой, густые брови, порой эффектно взлетавшие вверх, цепкий взгляд, острые скулы, широкий лоб, стремительная походка и в то же время, несмотря на высокий рост и худощавость, какая-то животная грация. Смешивал ли он вещества, листал книгу, крутил колесико микроскопа или просто тянулся к вазочке за халвой, в его движениях было нечто завораживающее. Завораживал и его голос — глубокий, бархатистый, способный выразить множество оттенков. Словом, хотя Ставрос не был красавцем, но впечатление производил, правда, с налетом мрачности. Дарья гадала, нарочно ли он так себя держит, и если да, то с какой целью. Может, хочет, чтобы к нему поменьше приставали со всякими излияниями и пустыми разговорами?

Завести дружбу с Алхимиком ей в любом случае не светило, да не очень-то и хотелось — сказать по правде, он ее немного… не то чтобы пугал, но заставлял внутренне подбираться. Он был единственным сотрудником лаборатории, с кем у нее не возникло никаких отношений: на уровне общения Ставрос ее игнорировал, если не считать дежурных слов приветствия и прощания, и во время чаепитий ни разу к ней не обращался. Однако порой она ловила на себе его пристальный взгляд, от которого ей становилось слегка неуютно — казалось, Алхимик задается вопросом: «Как затесалась в нашу компанию эта ничего не смыслящая в химии дилетантка, и что она здесь делает?» В то, что ей захотелось «немного сменить обстановку и отдохнуть от потока переводов», как гласила ее «официальная версия», он, похоже, не поверил.

«Ну и ладно, — думала Дарья. — Кому какое дело, в конце концов? Все равно я тут временно и вряд ли задержусь слишком долго…»


Комментариев нет:

Отправить комментарий

Схолия