Траектория полета совы: Зимние надежды (6)

Киннам не спеша брел по улочкам старого Кракова. Опустился вечер, и сумерки оставили для города только два цвета — серый и коричневый. Шершавые стены, булыжная мостовая, клочки зимнего неба — все, казалось, изменило своим природным оттенкам, приспособившись к этой невеселой палитре. Правда, в окнах горело немало желтых огней, которые очень оживляли улицы, делая их необыкновенно уютными.

Великий ритор шел в гости. До назначенного времени оставалось еще почти сорок минут, и можно было неторопливо наслаждаться безмятежностью предрождественского вечера. Странная у него сегодня намечалась встреча — совершенно неожиданная и непонятная. Практически незнакомая девушка пригласила его на семейное торжество, одновременно обещая осчастливить нужными фотокопиями… Вот уж такого поворота он совсем не ожидал, отправляясь на встречу с ней в художественную школу!

Школу Феодор накануне нашел без труда. Она располагалась в массивном здании нелепого архитектурного стиля, который когда-то назывался в Восточной Европе «стекло и бетон». Правда, стекла здесь было относительно немного, зато бетонные пилоны, балки и апсиды громоздились внушительно, отчего школа чем-то напоминала старинный форт. Пани Гразину Киннам тоже нашел быстро, а она уже провела его длинными коридорами, слегка подсвеченными тусклыми светильниками, в крыло, где располагались юные фотографы. Здесь было довольно шумно, стены скрывались под развешенными фотографиями, и повсюду шныряло разновозрастное детство и юношество. Затем Феодор очутился в большой комнате, заставленной всевозможной техникой. Здесь было все: старинные увеличители с кожаными мехами, мультстанки на массивных чугунных станинах, современные аппараты с дисплеями и хромированными рельсами, морально устаревшие серебристые приборы с перепутанными пропорциями… И компьютеры, компьютеры. Пани Гразина, заметив удивленный взгляд Киннама, объяснила:

— Это все наши шефы. Они уже полвека сюда отправляют списанную аппаратуру, обычно еще вполне пригодную к работе. Но, конечно, половину всего этого хлама давно пора сдать в музей, руки вот не доходят!

За одним из мониторов сидела девочка — вернее, юная девушка, чью необыкновенную красоту сразу вынужден был отметить даже повидавший всякого Киннам. Светло-каштановые волосы, разбросанные по ее плечам в не лишенном художественности беспорядке, оттеняли милое личико с острым подбородком и нежнейшим румянцем на щеках. На девушке был толстый белый свитер — не особенно новый, весь в катышках, что сразу почему-то бросалось в глаза. Звали ее Божена. Пока пани Гразина объясняла ей про Афинскую Академию, научные степени и мировое имя Киннама, девушка скромно улыбалась, изредка взглядывала на стоявшего перед ней гостя и снова опускала глаза.

— Будьте так добры, сударыня, попробуйте вспомнить, что за документ вы фотографировали, мне чрезвычайно важно знать, кто его написал и… к кому, — попросил Киннам как можно любезней и убедительней, когда пани Гразина простилась и оставила их вдвоем.

— Да, я помню, — кивнула Божена, — это были занятия в госархиве по теме «репродукция»…

Она на пару секунд наморщила прелестный лобик и быстро сказала, причем на безупречном французском языке:

— Одну минуточку, подождите, я не совсем хорошо представляю, где это у меня хранится… — и застучала по клавишам.

Через несколько мгновений на экране возникли такие знакомые Киннаму буквы, и Феодор даже затаил дыхание.

— Вот оно, пан ректор, — сказала девушка, быстро взглянув на него, и опять уткнулась в монитор. — Нам тогда на практике вынесли целую кипу документов, уверяли, что они не особо ценные, россыпь из разных папок… Это, кажется, и есть та грамота, которую вы ищете? Вот оригинал…

Великий ритор жадно впился глазами в документ и — положительно, ему сегодня везло! — обнаружил в углу архивный номер.

— Простите, пани, — обратился он к Божене, едва сдерживая волнение, — а нет ли здесь доступа к интернету? Я бы мог сразу посмотреть в архивной базе, что это такое и откуда.

— Да к чему лезть в базу? — меланхолично пожала плечами девушка. — У меня даже первая страница снята, там все написано.

При этом она, однако, сидела, не шевелясь, и, казалось, вчитывалась в старинную рукопись. Потом усмехнулась, закрыла изображение рукописи и повернулась к Феодору:

— А можно ли поинтересоваться, пан Киннам: полагается мне какое-то вознаграждение за мою работу, которая оказалась вам столь нужной?

Киннам удивлялся только доли секунды.

— Разумеется, пани, я вовсе не собирался пользоваться вашим трудом задаром! — заявил он как ни в чем не бывало и запустил руку в карман в поисках бумажника. — Итак, сколько я вам должен?

Девушка медленно подняла руку и откинула прядь волос за правое ухо, продолжая пристально смотреть на Киннама с загадочной улыбкой.

— Не кажется ли вам, что это опрометчиво и… не совсем пристойно вот так вот, на людях разговаривать о деньгах? — промолвила она. — Тем более, на нас смотрит столько народу…

Великий ритор вынул руку из кармана и слегка огляделся: действительно, молодежь за соседними столами практически вся оторвалась от своих занятий и рассматривала его, заморского гостя, с величайшим любопытством. «Я совсем потерял голову в погоне за этой рукописью!» — подумал он и выжидательно посмотрел на юную польку.

— Давайте так, — сказала она, понизив голос. — Я перепишу вам на диск все оригиналы в разных ракурсах, там три страницы. А вы… приходите завтра к нам домой. У папы юбилей, шестьдесят лет, он будет рад такому посещению. Между прочим, у него есть византийский орден — вы знаете, что ваш император в семьдесят втором году от себя наградил участников обороны Брестской крепости? Представляете, как папа вам обрадуется? Вот тогда и поговорим о деле. Я пока подумаю о вознаграждении, которое хотела бы получить. Я вас не разорю, можете не беспокоиться. Считайте, что этим визитом вы уже наполовину меня отблагодарите, — Божена улыбнулась самой обворожительной улыбкой, отчего на ее щеках показались ямочки. — К тому же не думаю, что в архиве вам быстро найдут эту грамоту. Вы в любом случае потеряете много времени, и…

— Ну что вы, пани, — осторожно перебил ее Киннам. — Разумеется, раз мы договорились с вами, я уже не пойду в архив. Признаюсь, мне несколько неловко являться в ваш дом незваным гостем, но…

— Почему же незваным? Ведь я вас зову, — в свою очередь перебила его Божена. — Думаю, неловкость нужно забыть. У нас все просто, без церемоний, папа достаточно простой человек, вот увидите. Да и мама вовсе не ясновельможная графиня… Люди все хорошие соберутся — с работы, из министерства…

— Хорошо, хорошо, я обязательно приду, — заверил Киннам свою собеседницу.

«Ну и штучка же она, однако! — подумал он. — Похоже, ей нужны вовсе не деньги, а… что же?» Вслух же сказал:

— Полагаю, вечер будет достаточно торжественным?

— Естественно! — ответила девушка, почти удивленно взмахнув ресницами. — Кстати, есть ли у вас какой-то парадный… мундир? Папа будет на седьмом небе, если вы будете похожи на посланца императора.

— Хорошо, хорошо, — улыбнулся Киннам. — Я попробую его не разочаровать.

Добравшись до места, Феодор, однако, усомнился в том, что попадет на аристократический ужин. Он прошел сквозь не особо свежую подворотню, миновал тесный дворик, потом другой — оба вымощенные булыжником и освещенные только яркими окнами чьих-то кухонь — и, потянув тяжелую старинную дверь, вошел в подъезд. Лифта здесь не было, лампочка горела высоко под потолком, но все же Киннам обратил внимание, что в подъезде довольно чисто — хотя в присутствии кошек нельзя было усомниться. Он поднялся по широкой каменной лестнице с литыми периллами на четвертый этаж, попутно изучая таблички. Многие были старинные, потемневшие, прямо хоть сейчас Кустасу в коллекцию. «Интересно, кстати, как он их достает, не свинчивает же с дверей?» — подумал великий ритор.

На двери квартиры, где жила Божена, красовалась надпись: «Кшиштов Рынский, поручик, кавалер наград». Нажав на кнопку звонка, Киннам едва смог расслышать его звук, хотя, казалось бы, в тишине должна была раздаться громкая трель. Вскоре послышался звон ключей, дверь открылась, и Киннам увидел Божену. Но его поразил вовсе не ее наряд — девушка была в элегантном белом платье, тщательно причесана и накрашена с большим вкусом — а то, что из открытой двери сразу вырвался шум застолья и звуки музыки.

— Здравствуйте, господин Киннам, — улыбнулась Божена. — И простите: тут уже давно все началось, но это лучше, так будет меньше неловкости...

Она провела великого ритора по коридору — точнее, через целую анфиладу небольших помещений, разделенных дверными проемами, — и ввела в большую, ярко освещенную комнату.

— Знакомьтесь, господа, это господин Феодор Киннам, ректор Афинской Академии... Великий ритор учтиво поклонился и стал отыскивать глазами виновника торжества. Но еще прежде чем он его обнаружил во главе стола, в старомодном кресле с высокой спинкой, Киннам почувствовал первую неловкость: за столом расположились люди весьма просто одетые и в самых непринужденных позах. Раскрасневшиеся немолодые мужчины, некоторые даже в свитерах, женщины постбальзаковского возраста с пышными прическами и дешевой бижутерией... Словом, Киннам в своем палатии выглядел здесь редкостным павлином.

Хозяин, впрочем, был в военном мундире и при орденах. Он поднялся навстречу, радостно улыбаясь. Гости, притихшие было на мгновение, приветливо зашумели. Пока великий ритор любезничал с паном Кшиштофом — преподнес ему изящные настольные часы и поздравил с юбилеем, причем Божена переводила, — кто-то уже освободил почетное место на другом конце стола и придвинул туда еще одно большое кресло. В нем Киннам и расположился, девушка села рядом. Сегодня она уже не казалась Феодору такой холодной и деловой, как при первой встрече. Она часто улыбалась милой, почти беспомощной улыбкой, то и дело заливалась краской. Как ни мало знал Божену великий ритор, она все же показалась ему человеком понятным и почти близким на этой вечеринке простого и довольно раскованного люда. Киннам оглядел комнату: высокий потолок с лепниной, давно нуждающийся в побелке, тяжелая темная мебель невесть какой эпохи, пузатый комод с чучелом грустного фазана. На стене две картины: маршал Пилсудский с шашкой наголо, во главе эскадронов, поразительно похожий на того, что висел в кабинете Дембицкого, и «Оборона Брестской крепости». Батальное полотно было по-своему замечательно: польские солдаты на нем — голубоглазые и белокурые, совершеннейшие ангелы с витражей костела, — только делали вид, что отбиваются от наседающих московитов, а на самом деле возводили глаза к небу, стараясь удержаться в назначенных художником красивых позах, пока автоматы и пулеметы сами собой изрыгали огонь и свинец. Над столом витали облака табачного дыма, поднимавшиеся к потемневшему раскрашенному рельефу над окном: Пречистая Дева, возведя очи горе, и молитвенно сплетя пальцы, слушала бодрые рождественские песенки, негромко, но отчетливо доносившиеся из радиоприемника.

По-французски здесь говорили немногие, да и те весьма плохо, так что Божене то и дело приходилось переводить. Впрочем, Киннам быстро обнаружил, что в общих чертах понимает польскую речь, особенно если говорят медленно и обращаются прямо к нему. А к нему обращались! Сразу же посыпались тосты за Афины, за Империю, за самого почетного гостя и за дружбу христианских народов перед лицом красной угрозы... Перед Феодором очутилась большая рюмка из толстого стекла, в которую то и дело подливали «фирменной настойки пана Кшиштофа» — это была обыкновенная водка, настоянная на ароматных травах и кореньях, с очень необычным вкусом. Киннам и сам поднял тост за юбиляра, восхвалил его воинскую доблесть и гостеприимство. Пан Кшиштов, слушая маленькую речь, просто таял от удовольствия. С его лица не сходила елейная улыбка, и он то и дело переводил взгляд с оратора на переводчицу и обратно, одобрительно кивая.

Впрочем, отец Божены был довольно симпатичным господином, хотя и безо всяких претензий. Оставив армию, работал в конструкторском бюро, сейчас собирается на пенсию, вот, друзья пришли его поздравить и... отведать деликатесной настойки. Правда, Киннам заметил, что гости порой бросают на них с Боженой весьма многозначительные взгляды. В какой-то момент он даже подосадовал на них, но потом мысленно махнул на все рукой: пускай. Почему бы и не возникнуть многозначительности: красивая девушка рядом с… представительным мужчиной, разряженным, будто на придворный прием…

«Тьфу ты, дьявол, — мысленно обругал себя великий ритор — так ведь позабудешь, зачем пришел!» Его соседка между тем тоже ничего не говорила о деле, зато по временам начала бросать на Киннама какое-то томные взгляды, быстро опуская глаза и отворачивалась. Феодор, пожалуй, мог принять это за неумелое кокетство, если бы сама мысль о подобном не казалась ему странной: конечно, в Афинах он привык к воздыхающим по нему студенткам — впрочем, все они, к счастью, отслушав его лекции, переключали свое внимание на кого-нибудь другого, — но здесь, в далеком зимнем Кракове, из которого он уедет, скорее всего, уже завтра, вспышка девичьей влюбленности представлялась столь же неуместной, как и его палатий с золотыми нашивками среди соседских свитеров и пиджачков…

— Господин Киннам! — обратился вдруг к великому ритору полный господин в полосатой жилетке, сидевший напротив. — А вы слышали последнюю новость? Ведь мсье Ходоровский поляк! Его дед из Вильны, почетный гражданин! И, говорят, он к нам очень благожелательно настроен.

— По-моему, он пока ко всем благожелательно настроен, — улыбнулся Киннам. — Особенно для главы государства, которому вечно мешали соседи. А про Вильну я не слышал, но охотно верю, почему нет?

Все восторженно зашумели:

— Точно-точно!

— В нем чувствуется настоящее шляхетское благородство!

— И шарм!

— Он теперь поведет газопроводы из Сибири в Европу через Польшу! Больше не будем мерзнуть зимой!

— Да еще и за транзит будет причитаться...

— Поверьте мне, друзья, — воскликнул пан Кшиштов, — отечество наше вступает в новые времена, у нас теперь большие перспективы! Я уверен, что Мемельский коридор отдадут под наше полное управление, и Турция теперь...

— Да, господин Киннам, — всплеснул руками полосатый господин, — думается, на Турцию нужно обратить особое внимание! Ведь это вековая несправедливость... Киев, знаете ли... Как вообще Империя терпит у себя под боком такое государство?! Ведь там опять поднимают голову исламисты, вот что...

— Так выпьем за крест над Святой Софией Киевской! — вскочил с места бородатый мужчина в очках и в толстом свитере, чем-то похожий на бобра.

Все поднялись и загалдели еще громче. Киннам тоже встал, хотел что-то ответить, но передумал, чокнулся молча и вежливо. Божена кусала губы, досадливо глядя куда-то в угол. «Бедный ребенок, — подумал Киннам. — Эти очаровательные милитаристы, наверняка, с детства пудрят детям мозги всякими идеями. Радует только то, что из своего уютного мирка они ни на какую войну с турками уже не пойдут, пороха не хватит. Больше разговоров, меньше войны... и хвала Создателю!»

— Скажите, сударыня, а где же ваша матушка? Вы меня ей не представили.

— Мама давно умерла, еще когда мне было шесть лет, — медленно ответила Божена, опустив глаза и поигрывая вилкой.

— Простите... — смутился Киннам.

— Да нет, ничего. Давайте о делах чуть позже, ладно? Когда на нас перестанут обращать внимание.

— Пан Киннам! — подал вдруг голос хозяин. — Мы уже сегодня прочли в вечерних газетах, что вы были на приеме у святого отца…

— Да, был, — несколько удивленно отозвался великий ритор, — однако же, быстро у вас распространяются новости... частные новости, я бы сказал.

— Напротив, совсем даже не частные! — воскликнул пан Кшиштов. — Там было написано, что вы прибыли с особой миссией от императора римлян!

Разговоры сразу прекратились. Все посмотрели на Киннама с любопытством, дамы потихоньку заахали.

— Не кажется ли вам, что это больше похоже на журналистские домыслы? — улыбка у Киннама в этот раз вышла не слишком любезной. — Ведь ни я, ни понтифик, уверен, заявлений по этому поводу не делали.

— Может, и домыслы, — кивнул пан Кшиштов, однако заметил, не скрывая иронии: — Но разве трудно домыслить? Про ваш визит стало известно, а представители Империи не так уж часто являются к святому отцу, чтобы просто засвидетельствовать почтение…

— Ну, конечно же, у господина Киннама есть поручение! — подала голос дама в ядовито-зеленом платье. — Только он не признается и правильно сделает, он ведь прирожденный дипломат! — тут дама улыбнулась и посмотрела не великого ритора с выражением совершеннейшего восторга.

— Одно может считаться доказанным: господин Киннам и господин наш папа встречались, — заметил лысый господин.

Феодор утвердительно наклонил голову.

— И как здоровье святого отца? — поинтересовался пан Кшиштов. — У него, говорят, опять разыгралась подагра?

— Полагаю, неплохо, — пожал плечами Киннам. — Он выглядел бодро, велел всем вам кланяться и передать, что каждый тост отражается на его подагре благотворно.

Естественно, немедленно были опрокинуты рюмки за Краковского папу. Феодор почувствовал, что несколько соловеет — впрочем, как и все остальные. «Надо бы умерить темп, — промелькнула мысль. — Эта чудо-настойка явно не даст поглощать ее в таких количествах без последствий…» Упиваться же до потери контроля над языком ему вовсе не хотелось, особенно когда разговор коснулся таких предметов.

— А вы знакомы с императором Константином, пан Каннам? — продолжала допытываться зеленая дама.

— Как вам сказать… По должности мне приходится с ним время от времени встречаться, — сдержанно ответил великий ритор.

— Ах, он такой красавец! Не правда ли?

«Интересно, у здешних пани так принято — обсуждать с мужчинами внешность других мужчин? — подумал Киннам с некоторым раздражением. — Или это издержки воспитания среднего класса?»

— На мой взгляд, — ответил он, — у августейшего всегда чересчур напряженное выражение лица. Он постоянно словно озабочен чем-то, отовсюду ждет подвоха и никому не доверяет.

— А вы бы доверяли на его месте? — хмыкнул пан Кшиштов.

Киннам пожал плечами. На языке вертелся ответ: «Никогда не пытался себя вообразить на его месте», — но в этих словах определенно была бы толика лукавства… Феодор снова ощутил досаду — на императора, на заманившую его сюда Божену, на этих людей с их дурацким любопытством…

— Но вот вам же он все-таки доверил тайную миссию! — радостно заметила дама.

Киннам чуть вздрогнул и скривил губы то ли в улыбке, то ли в усмешке. Однако он не мог не признаться себе, что в словах собеседницы есть определенная логика. Получается — да, доверил, и Киннаму даже удалось выполнить задание. А потом еще и перевыполнить. Но есть ли в этом заслуга императора, вот еще вопрос…

Стали подавать десерт, пан Кшиштов распоряжался, Божена убежала на кухню. Пользуясь ее отсутствием, хозяин как бы случайно подсел к гостю и забормотал совсем интимно:

— Дочка сказала, что вы с ней большие друзья… Я рад… Она у меня очень хорошая, только характер сложный… Не обижайте ее…

Великому ритору оставалось только молча поклониться. Но ситуация начинала его смешить, и он заметил пану Кшиштофу, подбирая слова:

— Очень приятно, когда в незнакомом городе сразу находятся большие друзья.

Бравый поручик захохотал и, одобрительно похлопав Киннама по расшитому золотом плечу, вернулся на свое место.

Потом пили за «великую победу», за приближающееся Рождество и за Боженину школу… Когда запели польские песни, Киннам почувствовал, что начинает отстраняться от реальности. Слов он уже почти не понимал, да и не хотел понимать. Великий ритор удобно устроился в своем кресле — впрочем, со стороны это выглядело так, что он привалился к деревянной ручке и слегка опустил голову в глубочайшей задумчивости. Мысли роились, двоились, путались. С каждой минутой Киннам все меньше понимал, как его занесло в этот холодный город, в унылый каменный лабиринт, что делают эти люди вокруг, чего добиваются… Какой-то мираж. Но все это ради Анастасии-Роксаны, это она завела сюда увлекшегося исследователя, незримо поджидала за каждым углом, грозила пальцем… А мгновениями Киннаму казалось, что здесь вовсе не так плохо, что мираж, наоборот, вся его прежняя жизнь: Афины, Константинополь, несущиеся колесницы… Что вообще-то можно было бы жить и здесь. Сидеть в кафе над Вислой — летом наверняка будет тепло и уютно, — писать романы, потом идти в Ягеллонскую библиотеку, погружаться в архивную пыль, завести новые знакомства… Не быть привязанным к ректорскому креслу и не ездить на Золотой Ипподром, по утрам здороваться в столовой с Божениным папой…

При этой мысли Киннам вздрогнул и встряхнулся: чего только не придет в голову! Он явно перебрал сегодня, надо попросить кофе и собираться, все равно византийский гость в блестящем палатии уже никого не интересует… разве что фазана? Птица на комоде, кажется, повеселела и смотрит теперь приветливее, и даже разводы на потолке сливаются в смешные рожицы. Он симпатичный, пан Кшиштов! Сущий ребенок: стоит во главе стола, раскрасневшийся, пышущий вдохновением и боевым задором, в руке обнаженная шашка, с ее помощью поручик пытается дирижировать нестройным хором… Но где же Божена и… где то, за чем он сюда пришел?! Киннам резко выпрямился в кресле и тут, наконец, увидел девушку — юная панночка легко опустилась рядом и шутливо постучала пальцем по расшитому обшлагу:

— Господин Киннам, не угодно ли вам взглянуть на распечатки?

Разумеется, ему угодно! Кухня, куда они отправились, была совсем недалеко от гостиной, и, войдя, Феодор обостренно почувствовал запах табачного дыма, кислого хлеба и плохо вымытого пола.

— Откройте, пожалуйста, форточку, — попросил великий ритор. — Кстати, признайтесь, для чего вам понадобилась шутка про мундир? Этот палатий здесь явно неуместен.

Божена быстро взглянула на гостя.

— Да, сейчас открою… Я кофе сварю, хотите? Вы не переживайте, это ничего, это просто с непривычки. Думаете, папа простые травки в свою настойку добавляет? О, нет, они волшебные, многие с непривычки падают с ног… А палатий… неужели вы в самом деле обиделись?

— Нет, — ответил Киннам и не соврал, только подумал: «Вот оно что! То-то я смотрю: пил не так уж много, а голова мутная, как луковый суп…»

Он уселся на обшарпанный табурет, Божена возилась с кофе. На столе перед Киннамом лежало несколько листков бумаги. «О, да это же…» — и великий ритор жадно схватился за распечатки. На первом листке был заголовок: «Болярин Олелько благоверной Анастасии, царице ромеев, желает здравия и долгоденствия…» Дальше шел набор стандартных любезностей, от которых автор вдруг перешел к непонятным упрекам, порицаниям и горьким сетованиям…

— Ну, вот, господин Киннам, то, что вы искали, — заговорила Божена. — Про боярина дальше сами узнавайте, это, думаю, несложно. Но теперь, уж пожалуйста, услуга за услугу. Видите ли, я очень хочу устроиться корреспондентом в редакцию «Речи Посполитой». Но там большой конкурс, и люди не мне чета, разве только… Разве что мне удастся сделать какой-нибудь сенсационный материал, который окажет впечатление на дирекцию, тогда да. Я бы хотела сделать интервью с вами, если вы, конечно, не возражаете.

— Со мной? — удивился Киннам. — Хм… Что ж, пожалуйста. Но что я могу рассказать интересного для краковских читателей? Они увлечены древней литературой?

— Нет, — качнула головой Божена, — их интересует политика. Например, все, что связано с помолвкой принцессы Екатерины и Луиджи Враччи. Об этом все говорят, пишут, но история настолько загадочная, что никто так ничего и не может понять. Ведь вы бываете при дворе, вы должны быть в курсе слухов, догадок… Или, может быть, просто знаете, почему о помолвке объявлено на Совете Европы и при чем тут вообще увезенные тысячу лет назад сокровища?

— Что же я тут могу прокомментировать? — развел руками Киннам. — Я ведь совсем не имею касательства…

— Имеете! — уверенно прервала его Божена. — Я ведь не прошу вас пересказывать ваш разговор с понтификом, вы этого и не сделаете, но я уверена, что все правильно догадались, и что беседа самым непосредственным образом касалась сокровищ!

Чашка кофе уже дымилась на столе перед Киннамом, однако он все не решался к ней притронуться. Он смотрел на эту девушку, такую прекрасную — уж не от волшебных ли травок? — такую настойчивую, целеустремленную и такую… Что же смущало в ней великого ритора? Этот резкий профиль, смело изогнутая бровь, задорные глаза, чуть заметная складка у губ… Да, конечно: ледяная холодность и строгость, с которой Божена сейчас смотрела на него, — Киннам не привык к таким женским взглядам. «Притворщица! — подумал он. — Тебе бы в актрисы идти, а не на радио…» Или он чем-то ее рассердил? Но не могла же она в самом деле иметь на него какие-то виды?! Вот еще нелепость!..

— Вы тянете меня на довольно скользкий путь, — проговорил он медленно, пристально глядя на девушку и с удовольствием ощущая, как свежий воздух и запах кофе небезуспешно сражаются с чарами кшиштофской настойки. — Мне ведь, в сущности, нечего сказать, как бы мне этого ни хотелось самому, и как бы вы меня ни уверяли в обратном. Общение с понтификом я действительно не имею право комментировать, но, поверьте, в нем не было ничего сенсационного и даже просто интересного для читателя.

— Ну, господин Киннам! — Божена умоляюще сложила руки, казалось, вмиг растеряв всю холодность. — Давайте тогда я просто буду задавать вопросы, а вы отвечать, я потом из этого постараюсь что-нибудь сделать… Вот, как вы думаете, может быть счастливым союз, о котором объявили во всеуслышание, да еще с явно политическими целями, которые совершенно не ясны?

— Конечно, может, что за сомнения? В истории и не такое бывало, сколько было счастливых династических браков, заключенных вообще заочно! Но, видите ли, принцесса и Луиджи мои друзья, и я не могу особенно обсуждать их отношения. Я только уверен, что они искренни в своих чувствах и желаю им счастья.

— И однако все это так неожиданно… Неужели вы совсем не допускаете родительского принуждения, интриг?

— У нас говорят: глуп тот, кто, отправляясь за рыбой, уверен, что сегодня обойдется без интриг, — рассмеялся Киннам. — Они действительно бывают всегда и везде, но ведь не в интригах дело, жизнь гораздо сложнее…

— А в чем?

— В том, что никогда не знаешь, как все на деле обернется. Вот вы, к примеру, знаете историю династического брака, который привел к установлению нашего стратегического союза с Германией?

Божена, конечно, не знала.

— Я расскажу. После окончательного восстановления на престоле династии Бурбонов, в тысяча восемьсот пятнадцатом году, император Юстиниан Третий, естественно, захотел с ними породниться. У него была дочь, Елизавета, и он вознамерился выдать ее замуж за принца Луи. И вроде бы все складывалось хорошо, но в последний момент принцесса вдруг рухнула перед отцом на колени и стала умолять… Знаете о чем? Чтобы ее выдали за Генриха Прусского! У них, оказывается, давно был роман в письмах, и такой секретный, что о нем ничего не знал даже император! Вернее, они были знакомы с детства, юный принц даже бывал в Константинополе, но никто не придавал этой дружбе особого значения, а принцесса сумела сохранить свои чувства в тайне. Отец, тем не менее, пытался вынудить ее к браку с французом, но безуспешно. При дворе, видите ли, уже тогда были весьма вольные для Европы нравы — я имею в виду, конечно, отношения родителей и детей.

— Удивительно! — воскликнула Божена.

— Да. Но дальше еще интереснее. Август в конце концов согласился с выбором дочери. Луи было отказано, что уже само по себе вылилось в скандал. Между прочим, Юстиниан был франкофилом, и стратегический альянс, безусловно, замышлял с Францией. Так вот, начали готовить свадьбу с Генрихом. Но, опять-таки в самый последний момент, император получает язвительную депешу из Берлина, от короля Франца: там стало известно, что Елизавета — внебрачная дочь, и налицо обман… Уж не знаю, как немцам удалось раскрыть страшную семейную тайну, да еще так вовремя. Безусловно, это было страшной наглостью со стороны берлинского двора, но они, видимо, ювелирно рассчитали ситуацию. Что же в итоге? Пруссия присоединяет Саксонию и Баварию, заключает стратегический союз с Константинополем и становится ведущей мировой державой. Кстати, молодые были очень счастливы — старый король как-то смирился с происхождением невестки…

— И что вы хотите этим сказать? — поинтересовалась Божена.

— Только то, что человек предполагает, а провидение располагает. Если только осторожно принимать его подсказки… Тогда и такой анахронизм как политические браки может пойти на пользу.

— Да, но ваш намек…

— Послушайте, тут нет никаких намеков, — запротестовал Киннам.

— Вы идете на попятный! Вынуждены опасаться монаршего гнева, не так ли? — сощурилась девушка.

— Ничуть. В конце концов, у нас свободная страна, если вам это неизвестно. Просто я ученый и всегда должен точно знать, когда я излагаю факты, когда намекаю на них, а когда подвергаю сомнениям.

«Итак, я снова играю на стороне императора? Поистине, он вряд ли оценит такое верноподданичество! — мысленно скривился Киннам. — Но ведь пока как будто не приходится сомневаться, что Луиджи с Катериной действительно нашли друг друга, и если им не мешать…»

— Но, получается, принцессу заставляют выходить за Враччи с каким-то дальним расчетом? — продолжала гнуть свою линию Божена.

— Нет, никто ее не заставляет. Ее не очень-то и заставишь, смею вас уверить! — улыбнулся великий ритор.

— Ну, хорошо, а при чем здесь вообще сокровища? — не отставала девушка.

— Мне сложно это комментировать. Но могу предположить, что и возврат сокровищ, и брак византийской принцессы с юным итальянцем — это, помимо прочего, определенные символы. Символы примирения древних врагов и восстановления исторической справедливости, как сейчас любят говорить. Конечно, возможности что-то вернуть были и раньше — все эти многочисленные дипломатически дары и подношения, вы знаете. Но именно сейчас стало возможно вернуть все сразу — все, что осталось. Думаю, дело в этом… Видите ли, мы, византийцы, вообще странно устроены, порой не придаем значения важным вещам — важным с точки зрения других народов — и придаем очень большое значение вещам неважным. Вероятно, это из-за того, что мы уже пережили слишком много культурных формаций и научились переосмысливать многие предметы, явления, как бы наделяя их новой жизнью, новым содержанием… Я туманно изъясняюсь? Ничего, вы потом поправите. Взять те же статуи… Константин Великий собирал их в новую столицу со всей Римской империи, считалось, что они несут с собой… древнюю магию, что ли, а то и силу богов, язычество тогда еще далеко не выдохлось из умов. Хотя с точки зрения христиан большинство статуй было просто идолами. Потом они стали произведениями искусства. Но во все времена для этих произведений обязательно находились десятки толкований, перетолкований, кривотолкований: пройдет сто-двести лет — возьмут, да и осмыслят все по-другому. Вы, к примеру, знаете историю статуи Химеры, которую переплавили крестоносцы? У нее было три головы — змеиная, козлиная и львиная. И вот однажды, при нашествии славян, император решил бороться с врагами при помощи этого зверя. Головы как-то там заговорили и одновременно разбили молотами. Правда, львиную долго не удавалось разбить…

— Ну, послушайте, это же грубое суеверие! — воскликнула Божена.

— Положим, — кивнул Киннам.

— И что же было дальше?

— А то, что один славянский вождь убил двух других и отступил от Константинополя, — улыбнулся великий ритор.

— Это просто совпадение!

— Наверное, — возмущение девушки очень забавляло Феодора, и он едва удержался от улыбки. — Понимайте, как знаете. О, разумеется, с суевериями пытались бороться. Например, статуи, заколдованные Аполлонием Тианским, даже разбили почти все… Кроме изображений мухи и комара, они до сих пор стоят на ипподроме, и благодаря им жители избавлены от этих насекомых...

— Святая Дева! Вы, похоже, и сами в это верите? — воскликнула потрясенная Божена.

Феодор, наконец, рассмеялся.

— Сударыня, давайте все же воспринимать константинопольские легенды с чувством юмора! Их хватило на несколько сборников, и там есть над чем повеселиться, уверяю вас! Но есть и не такие смешные вещи, а просто занятные. Вот, к примеру, император Иоанн Восьмой, задумав знаменитый поход в Палестину, ни с того ни с сего начал реставрацию статуи Юстиниана — вы знаете, той, что стоит на громадной колонне около Святой Софии? Статую одели в леса, но в народе пронесся слух, что Иоанн решил придать всаднику собственные черты! Ведь Юстиниан изображен победителем, он простирает руку на восток, грозя варварам…

— И что?

— А то, что он надеялся таким образом скорее победить. Только все кончилось народными волнениями, которыми воспользовался кесарь Стефан. Он сверг шурина и отвоевал Иерусалим самостоятельно, без помощи бронзового Юстиниана… Кстати, вы заметили, что статуя Константина Великого, которая сейчас находится в Риме и которую Империя требует возвратить, кого-то очень напоминает чертами лица?

— Нет, не заметила, — ответила девушка. — А кого?

— Царствующего императора. Если подключить фантазию и представить того Константина с бородой, то получится… другой Константин, — улыбнулся Киннам. — Может быть, это изображение должно придать ему силы, уверенность в себе, государственную мудрость? Кто знает…

— Вы говорите очень странные и удивительные вещи, — заметила Божена, — особенно для ученого человека…

— Но не для писателя, — улыбнулся Киннам. — Я просто стараюсь развлечь ваших читателей. И дать им повод для размышлений, и не более того.

Они еще проговорили некоторое время в том же духе. Феодор повеселел и вдруг почувствовал какое-то вдохновение. Словно бы неведомый ему до сегодняшнего вечера болярин Александр стоял где-то неподалеку и слушал истории из цареградских «Патрий». А за его спиной, конечно же, стояла Анастасия… Оставалось только выяснить, что связывало этих персонажей в реальной жизни.

Божена между тем становилась все серьезнее, складка задумчивости прорезала ее лоб, она все чаще хмурила брови, видимо, что-то взвешивая. Когда Киннам окончательно умолк, девушка отвела его в прихожую, где стояли высоченные книжные стеллажи, и сделала несколько фотографий для будущей статьи.

— Послушайте, — сказала она, прощаясь, когда диктофон уже давно был выключен, — ведь ваш император требует вернуть еще всякие святыни — мощи, иконы, раритеты… Неужели к ним у вас такое же отношение? И мистическое, и одновременно…

— Дружеское! — подхватил Киннам. — Поймите, все эти вещи — часть души Города. Это как близкий друг: можно долго жить с ним в разлуке, но все-таки лучше однажды встретиться снова.

— Даже какая-нибудь икона «Госпожа Дома»? — удивленно подняла брови Божена.

Киннам невольно помрачнел, правда, в полутемной прихожей это едва ли можно было заметить.

— С такими святынями все еще сложнее. Это почти что… член семьи.

Он поцеловал хозяйке руку и откланялся.

Из Кракова великий ритор улетел на следующий день. По его просьбе в Госархиве Польской Республики обещали подготовить подробнейшее досье на болярина Александра. Но даже то, что сообщил ему осведомленный сотрудник в коротком разговоре, заставило Киннама крепко задуматься. Похоже, он потянул за ниточку из огромного свалянного клубка шерсти. И сколько раз еще этой ниточке суждено будет оборваться, прежде чем откроется правда, неизвестно… Но Феодор чувствовал, что напал на настоящую золотую жилу. И похоже, даже его самые смелые и совсем уж «романные» предположения теперь могли оказаться справедливыми. 

предыдущее   |||   продолжение