18 августа 2010 г.

Золотой Ипподром: День третий (1)


Когда начался второй заезд и Феотоки, уже победивший в первом, снова вырвался вперед, Григорий подумал, что, пожалуй, сестра и правда выиграет спор, а может, выиграет и возницу: принцесса, судя по кратким экскурсам в императорскую ложу, которые транслировали на экранах, уже далеко не так бурно восторгалась Василием, как в первые два дня Ипподрома, и даже обменивалась какими-то репликами с молодым итальянцем — он по-прежнему сидел в ложе рядом с ней и больше не выглядел таким обескураженным, как в день открытия бегов… Хотя, конечно, если билеты, подаренные Лизи Василием, достались ему бесплатно, то сестра явно преувеличивает степень его симпатии к ней… и, может быть, недооценивает чувства Панайотиса… Впрочем, кто его знает, что у него там вообще за чувства! Странный все-таки тип. Откуда в нем столько снобизма и занудства? Недаром Лизи над ним потешается! Но иногда в нем проглядывают и вполне нормальные черты… Может, все это его благочестие наносное? Вероятно, Лизи даже сумела бы, что называется, грамотно настроить Стратиотиса… Не потому ли он так невозможен, что до сих пор просто было некому с умом за него взяться?..

Впрочем, если намерения Василя в отношении Лизи и впрямь серьезны, то она, конечно, и не взглянет в сторону Пана. Бедняга Пан!..

Тут Лизи завопила, подпрыгивая на сиденье:

— Ура-а-а! Ва-силь! Ва-силь!

Трибуны безумствовали.

— Да, похоже, ты и правда выиграешь пари! — прокричал Григорий сестре.

— А то! — она с улыбкой повернулась к нему. — Но мы ведь уже выиграли денег и еще выиграем, так что подсвечник ты себе все равно купишь!

— Ну, да, — согласился молодой человек. — Ладно, я пойду погуляю.

На самом деле за последние два дня он почти не вспоминал о девушке, с которой познакомился на Мамантовом ипподроме три недели назад: она произвела на него столь сильное впечатление, что он вознамерился пригласить ее к себе домой на «романтический ужин», но теперь эта мысль уже не занимала его. Выйдя в проход между секторами, Григорий взбежал по ступенькам до тридцатого ряда и, присмотревшись к сидящим, поднялся на галерею, шедшую по верху ипподрома. Пройдя до следующего сектора, он вышел в проход и сразу увидел огненно-рыжую копну волос: Илария сидела в последнем ряду с самого края, рядом с девушкой в сиреневом платье, с золотисто-русыми волосами, заплетенными в тяжелую длинную косу. Когда Григорий подошел, Лари как раз поднялась с места и, выйдя из ряда, столкнулась с молодым человеком почти нос к носу.

— Ой! — сказала она растерянно, поднимая на него глаза. — Это вы, Григорий? Здравствуйте! — она улыбнулась. — Как неожиданно!.. Как вы сюда попали?

— Да вот, захотелось повидать вас, госпожа Илария, — без обиняков заявил Григорий. — Вы меня заинтриговали своим стремлением к серьезной жизни… и рассказом о вашей сибирской подруге. Буду очень рад продолжить наше знакомство, если, конечно, вы ничего не имеете против.

— Ну что вы, я совсем не против! — проговорила Лари и покраснела. — Но только я вовсе не собиралась вас… интриговать! Я просто… Но познакомьтесь, пожалуйста: это Дари, моя подруга. Дари, познакомься, это Григорий, он помог купить мне мороженое позавчера!

— Очень приятно! — улыбнулась Дари. — Спасибо вам, вы нас выручили!

— Какие пустяки! — сказал Григорий. — И кстати, я хочу угостить вас! Мы с сестрой тут выиграли денег, и я теперь богатый, — он засмеялся. — Ну, конечно, не как Крез, но на мороженое хватит! Думаю, в кофейне сегодня уже поспокойнее, и мы сможем посидеть там. Как вы на это смотрите?

— О, это было бы здорово! — воскликнула Лари. — Я вот как раз и собиралась пойти за мороженым, — тут она словно бы смутилась и умолкла.

— А мы успеем? — нерешительно спросила Дари, глянув на часы в углу большого экрана, где показывали выступавших перед Кафизмой гимнастов. — Осталось ведь всего пятнадцать минут.

— Вы так азартны, Дари, что не в силах пропустить ни одного забега? — спросил Григорий.

— Нет, я не азартна, — смущенно принялась оправдываться девушка, — просто я впервые на ипподроме, и хочется все увидеть…

— О-о, неужели впервые? У вас в Сибири нет ипподромов? Мне Лари уже сказала, что вы оттуда. Но все-таки пойдемте, я вам мороженого куплю, а если не успеем до начала забега, то вернемся сюда…

Тут Григорий осекся, сообразив, что он-то сюда вернуться не сможет — тут ведь чужие места. Но Дари оживилась и встала:

— А что, давайте! Рядом с нами как раз пустое место, тут женщина сидела, но она только что ушла, сказала — совсем уходит, на работу. Вы с нами можете посидеть следующий забег, если хотите…

Тут она почему-то смутилась и вопросительно взглянула на Лари. Но та сама была в некотором замешательстве, и Григорий взял инициативу на себя:

— Отлично, тогда пошли! — и он посторонился, пропуская девушек вперед.

Дари была ненамного выше подруги, но гораздо фигуристее: в отличие от хрупкой и воздушной Лари, она была округлая, упругая, с неожиданно тонкой талией, а роскошные волосы, мягкие черты лица, большие серые глаза под идеальными дугами черных бровей и пухлые губы вызывали в памяти женские портреты, которые можно было увидеть в «Русской галерее» константинопольского Художественного музея. Правда, Григорий не бывал там с тех пор, как окончил школу, но Лизи одно время обслуживала каталожную систему этого музея и часто присылала ему на «строго донжуанскую оценку» разные женские портреты. Русская красота была не совсем в его вкусе, но это не мешало Григорию видеть, что Дари очень хороша собой, только вот слишком скованна: она словно бы постоянно чего-то то ли смущалась, то ли боялась… Впрочем, Лари на этот раз тоже выглядела сконфуженной, начинала фразы и вдруг обрывала их, то принималась весело смеяться, то пыталась выглядеть серьезной, что ей плохо удавалось — и, кажется, это ее сердило…

Они пошли в ту же кофейню, где Григорий познакомился с Иларией. Теперь там было далеко не так людно и достаточно спокойно: никто не кричал, не возмущался, и, хотя порой раздавался громкий мужской смех, в целом все выглядело вполне прилично. Григорий усадил девушек за столик в уютном углу под гирляндой цветных фонариков и, спросив, кому какого мороженого взять, направился к стойке. Когда он отошел, Дари спросила подругу:

— Ты чего меня ткнула, когда я хотела ему ответить, почему мы не играем на деньги?

Лари вспыхнула.

— Ну… понимаешь… Лучше пусть он не знает, что мы послушницы! А то еще подумает, что вот, какие нынче монахини, на скачки ходят… Мало ли… мне не хочется, чтобы он думал плохо про нашу обитель!

— То есть ты хочешь сказать, это плохо, что мы сюда ходим? — растерялась Дари. — Но ты же сама говорила, что никакого греха тут нет!

— Да нет, греха нет, конечно, нет! — быстро проговорила Лари. — Но знаешь, мирские люди… они не всегда понимают… У них бывают такие странные представления о монахах… Ну, то есть… В общем, я тебе потом объясню, ладно? А пока не говори ему, что мы из монастыря, хорошо?

— Ну, ладно, — недоуменно протянула Дари. — Но если он будет спрашивать, что я делала у себя дома, мне что ли тоже не говорить про монастырь? Хотя, наверное… не буду я об этом говорить…

Тут она тоже внезапно смутилась, и обе девушки молчали, думая каждая о своем, пока не вернулся Григорий.

— Вы чего так накуксились? — спросил он, ставя перед ними поднос с тремя вазочками, полными разноцветных шариков сливочного мороженого, и тремя высокими стаканами с коктейлем.


— Да нет, мы ничего, — торопливо ответила Лари и заулыбалась. — Ой, спасибо, как замечательно! Будем пировать! — она засмеялась и, взяв в рот трубочку, принялась за коктейль.

Дари, напротив, сначала занялась мороженым. Григорий отпил немного коктейля и спросил:

— Так значит, Дари, вы никогда еще не видели таких ипподромов? И как вам, нравится?

— Очень! — ответила девушка. — Такая древность, просто сердце замирает! У нас такого древнего ничего и нет… И в то же время этот современный антураж, техника… Интересное сочетание! Никогда бы не подумала, что все это так можно устроить! Да тут вообще все так здорово! Я как приехала, только и удивляюсь, как тут все не так, как у нас… Даже и возвращаться не хочется, — добавила она с грустью.

— Неужели вам так плохо живется дома? — удивился Григорий.

— Ну… нет, не плохо, — смутилась Дари. — То есть… мне казалось, что в целом все нормально, а как посмотрела на здешнюю жизнь, так теперь кажется, что ненормально это… в смысле, то, что у нас там, — она запнулась и быстро продолжала: — Ну вот, понимаете, у нас же там тоже православие, да? И тоже есть люди очень верующие… в смысле, которые стараются жить благочестиво, а не просто только крестился, венчался и все… Но почему-то считается, что благочестие — это надо всегда ходить унылым и мрачным, надеть юбку подлиннее… или бороду отрастить побольше… Как будто в бороде спасенье!

Григорий рассмеялся.

— Да, я знаю, читал немного про вашу жизнь. Мне сестра присылала ссылки… Она работает сисадмином… Ну, то есть системным администратором, по компьютерам… знаете, настройки всякие, установка программ и все такое…

— О, правда? — воскликнула Лари. — И она в этом разбирается? Класс! Это ж какие мозги надо иметь! Я вот в компах ничегошеньки не понимаю!

— Я тоже в них мало понимаю, — признался молодой человек, — но мне и не надо: если что, сестра все сделает. Лизи в этой области голова! — с гордостью сказал он. — Она сразу в двух местах работает.

— Ну, здорово! У нее, наверное, очень технический ум! А я вот биолог, а Дари филолог.

— Тоже хорошо! — улыбнулся Григорий. — А где вы учитесь?

— Я в Университете, мне еще два года учиться. А Дари уже отучилась.

— А, так вот что за обучение серьезной жизни вы имели в виду? Биология это точно серьезно! Я в школе ее учил с трудом… И какая у вас будет специальность?

— Генетик.

— У-у! — уважительно протянул Григорий. — Круто! Это ничуть не проще, чем компьютеры, по-моему!

— Да, я тоже думала об этом, — сказала Лари с неожиданной серьезностью. — Организмы так сложно устроены, просто удивительно, иногда даже оторопь берет! Так все разумно, так тонко… Всегда удивляюсь, как это многие до сих пор верят в какое-то самозарождение жизни! Разве может такая сложная система возникнуть сама собой, хотя бы даже за миллиарды лет? По-моему, это совершенно нереально!

— Да уж, конечно, глупо так думать! — согласился Григорий. — Все равно что верить, будто компьютер мог возникнуть случайным образом в результате столкновения разных его деталей. Хотя, с другой стороны, верить в то, что мир был создан семь тысяч лет назад за шесть дней, тоже глупо.

— Ну, это буквалистский подход, — поморщилась Лари. — Понятно же, что все эти цифры — символика!

— Вот ты говоришь: символика, — вмешалась Дари, — а у нас многие так и думают, что именно семь тысяч лет, а кто эволюцию признаёт… ну, или хотя бы согласен с научными данными, что вселенная существует уже миллиарды лет, те чуть ли не еретики, которых надо предать анафеме!

— Неужели? — спросил Григорий. — Что же они, думают — ученые врут?

— Думают, что их бесы за нос водят, — усмехнулась Дари. — Да там вообще трудно понять, что они думают… Один священник мне говорил: мы ничего не знаем, что было миллиарды лет назад, это все реконструкции исходя из тех измерений и физических констант, которые известны сейчас, а раньше они вполне могли быть и другими, а потому, мол, миллиардов лет могло и не быть. Но это он еще признавал научные данные, а с некоторыми пообщаешься — прямо дремучий лес какой-то! Многие даже из тех, кто понимает, что науку отвергать глупо, говорят так: наука наукой, но мы должны верить тому, что в Библии сказано, и о чем святые отцы учили, а они верили в семь тысяч лет, значит, и нам надо…

— Это как, мозг отключить усилием воли? — насмешливо сказал Григорий.

— Что-то в этом роде, — кивнула Дари. — Но, к счастью, таких все-таки не очень много… Да ладно, ну их!

«Я еще успею с ними наобщаться!» — с горечью подумала она, вспоминая некоторых сестер из своей обители, которые при слове «генетика» испуганно крестились. Что бы они сказали о Лари и ее учебе?..

— Да уж, что о дураках говорить! — согласился Григорий. — Поговорим лучше о вас, — он улыбнулся. — Значит, вы филолог. А где вы учились?

— Я окончила институт в Хабаровске. На новогреческой филологии училась, потому и знаю ваш язык. Такой красивый! И литература ваша мне очень нравится! Жаль только, что у нас ее мало переводят…

— Почему? — спросил Григорий. — У нас вот вашу много переводят. Хотя больше ту, которая до двадцатого века была. Я, правда, мало что читал, — признался он. — В школе еще читал кое-что… А теперь все некогда, работа… Но вот «Мертвые души» очень смешные!

— О, мне тоже Гоголь очень нравится! — улыбнулась Дари. — Приятно, что у вас его любят! А у нас… у нас ведь уже почти сто лет такая волна идет… ура-патриотическая. То есть, это и раньше тоже было, но после революции все усугубилось. Московиты вообще в изоляцию ушли со своим построением коммунизма, а у нас решили, что раз либерализм довел до революции, то надо культивировать монархическое сознание и православное благочестие…

Тут громкая мелодия возвестила об окончании перерыва, и все трое растерянно посмотрели на недоеденное мороженое и коктейли.

— Ну что, берем все и идем туда? — спросил Григорий.

— Да ну, ладно! — вдруг решительно сказала Дари. — Посидим здесь! Что там эти бега, победителей все равно объявят! Чего мы будем бегать со всеми этими вазочками? — она взглянула на Лари. — Ты как, не против?

Лари, задумчиво ковырявшая ложечкой в мороженом, чуть вздрогнула и, взглянув на Григория, ответила:

— Конечно, не против! На бега мы еще насмотримся, четыре дня впереди! — она засмеялась и, встретившись взглядом с молодым человеком, быстро опустила глаза.

— Вы каждый день здесь бываете? — поинтересовался Григорий.

— Ага, — ответила Лари и снова принялась за свой коктейль.

— А у меня вот не получается, только через день — работа, — сказал Григорий, глядя, как Лари вытягивает через трубочку остатки розоватого напитка.

— Вы ведь в «Мега-Никсе» работаете? — спросила Дари.

— Да, день через день, — Григорий перевел глаза с Лари на ее подругу, — по двенадцать часов, или с утра, или вечером, он ведь у нас работает с семи и до полуночи. То есть можно и ежедневно по восемь часов работать, но я выбрал сам такой график, по мне так удобнее… Но простите, Дари, я вас перебил. Вы что-то говорили о монархическом сознании?

— Да-да. В общем, у нас считается, что византийцы слишком либеральные, европеизированные, зараженные «растленным духом Запада» и все такое, а нам так нельзя, у нас «исконно-русская вера», она самая правильная… То есть, конечно, мы ее от вас когда-то приняли, но мы ее сохранили незыблемо, а греки уже отступили во всякую… демократизацию и так далее… к тому же с турками слишком перемешались, и это тоже испортило их веру… Как раз вот после чудесного избавления Константинополя и особенно после вашей Реконкисты у нас и усомнились в святости вашей церкви. Старец Филофей… Вы про него знаете?

— Нет, — мотнул головой Григорий.

— Вот, вы даже и не знаете, а у нас это культовая фигура! Он был монахом Спасо-Елеазарова монастыря под Псковом. И вот, в тысяча четыреста восемьдесят третьем году, после битвы при Иконии и ваших «агарянских новелл», он московскому князю Иоанну написал послание о том, что Византия теперь не православное царство, а царство Зверя, то есть прямо антихристово царство, представляете?! Потому что, раз во всем этом восстановлении Империи участвовали турки, значит что-то тут нечисто, и на самом деле Второй Рим все-таки пал, только не прямо через взятие Константинополя, а через то, что онечестивился, отуречился — в этом, якобы, и есть самая хитрая дьявольская уловка… Когда до старца дошла весть, что вышли законы, по которым император ромеев считает мусульман такими же подданными, как и христиан, и будет их защищать, с ним вообще удар случился. А как оправился, написал, что всех греков нужно перекрещивать и вообще непонятно, христиане ли они…

— Ну, ничего себе! — не выдержав, возмущенно воскликнула Лари. — Неужели у вас там правда все так считают?!

— Сейчас-то нет, слава Богу, а вот до начала девятнадцатого века это была официальная доктрина, за ее критику даже могли куда-нибудь на Соловки отправить на вечное поселение! Ее и до сих пор многие поддерживают, хоть и не так рьяно… Мне вот тоже вся эта идеология никогда не нравилась, то есть вот сама эта идея, что восприятие веры зависит от состава крови — якобы, если ты турок, то уже православным по-настоящему никогда быть не сможешь, и поэтому обращение турок в христианство даже вредно, потому что они незаметно портят веру и в итоге все извращается… Ну и вот, старец Филофей этот написал, что Второй Рим отуречился и онечестивился, и остался только Третий Рим — Москва. Так с тех пор это перепевали несколько веков, как мантру: «Москва — Третий Рим, а четвертому не быть»… У нас якобы и государственное устройство самое лучшее, безо всякого либерализма, и монархия самая правильная… В общем, все самое-самое! Правда, в девятнадцатом веке такие взгляды многие стали критиковать, особенно в интеллектуальных кругах, но потом грянул семнадцатый год, гражданская война… И когда за Уралом образовалось наше царство, то пошел возврат к старой идеологии. Правда, уже не так сильно — все-таки византийцы нам очень помогли в гражданской войне…

— Ну да, мы же вам оружие поставляли, — заметил Григорий. — Не будь наших пушек и автоматов, была бы сейчас, наверное, красная Московия до самого Берингова моря!

— Вот-вот, — согласилась Дари. — Так что наш Николай Третий, что называется, топнул ногой на епископов, быстро снарядили к вам делегацию, чтоб общение восстановить, троеперстие ваше у нас тогда тоже признали наравне с двуперстием… И потом, у нас теперь сильно церковных людей все-таки не большинство, поэтому вся эта… «филофеевщина», — Дари не сразу сообразила, как передать по-гречески это понятие, — уже не так приживается. Тем более, и Москва уже не наша… Пришлось срочно уточнять, что «Третий Рим» это не собственно Москва, а православное царство, — девушка усмехнулась. — В общем, лозунги провозглашаются, но это как бы мода такая, знаете… Народ ей привержен больше внешне, чем внутренне. Но в быту у нас все-таки культивируется все «исконно-русское», даже имена в моду вошли русифицированные… Вот, например, как, по-вашему, мое полное имя?

— Дарья?

— А вот и нет. Благодарья. И таких имен у нас море! Это еще мои родители не особо верующие, но все равно так меня назвали, а у тех, кто благочестивее, там вообще… Христодарьи, Христоносы, Благославы, Богодары… Вот вам не понять даже, как это иногда странно звучит, если по-русски! У вас Христофор это значит «носящий Христа», а у нас если сказать «Христонос», то у меня, например, ассоциация — не Христос и носить, а Христос и нос! Сразу думаешь: какой нос? при чем тут нос?!.. В общем, ужасно!

Лари залилась смехом, Григорий тоже рассмеялся, а потом удивленно сказал:

— С ума сойти! Я кое-то слышал о таком, но не думал, что все так запущено…

— Еще как! — вздохнула Дари. — Я вот только когда тут пожила, так стала понимать, как все на самом деле… не так, как нам там подают! И вера настоящая… что она может быть вполне нормальной… без таких крайностей… Вот даже сравнить нашего царя и вашего императора — это же… как люди с разных планет!

— Да, наш государь выглядит куда цивилизованней, — согласился Григорий. — А вы, значит, сюда погостить приехали?

— Да, погостить, посмотреть… в греческом попрактиковаться. Меня и знакомые просили посмотреть, как тут устроена жизнь… А я теперь все думаю: расскажешь — не поверят! Решат, что сочиняю, — Дари вздохнула.

— Но вы же фотографируете, наверное? Фотографиям тоже не поверят? — улыбнулся Григорий.

— Поверят, но… самого главного на фото не передашь!

____________________

Иллюстрация Юлии Меньшиковой.

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Схолия