Золотой Ипподром: День первый (9)

Возвратившись с бала уже после полуночи, августа заглянула к сыну, который вернулся двумя часами раньше с детского бала, устроенного одновременно со взрослым в соседнем с Триконхом Мраморном дворце. Кувикуларии сообщили ей, что Кесарий был в восторге от праздника, «но уморился и, конечно, уже спит». Тихонько войдя в спальню, Евдокия зажгла матовый ночник у двери и, неслышно ступая по мягкому ковру, подошла к постели сына. Августа долго с нежностью смотрела в его лицо, в чертах которого, несмотря на десятилетний возраст, уже в полной мере проступал характер — такой же упрямый и волевой, как у отца, но с унаследованной от матери горячностью и склонностью к нарушению правил, правда, развитыми не так сильно, как у сестры. Евдокии хотелось запечатлеть поцелуй на этом высоком чистом лбу над круто изогнутыми темными бровями, но она боялась разбудить принца и, еще немного с улыбкой постояв у его кровати, тихо покинула комнату.

Придя в свои покои, она поинтересовалась у препозита, у себя ли Константин, и Евгений ответил, что император еще не возвращался. Августа уже почти умиротворилась, глядя на спящего сына, и готова была простить мужу его невнимание к ней на балу, но теперь почувствовала новый приступ обиды: «Вот как! Он не только не соизволил явиться потанцевать со мной, но еще и пропал с бала неизвестно куда! Даже не сказал, где он и когда вернется!» Правда, она предполагала, что он может быть или в библиотеке, или в обсерватории, где любил проводить время поздними вечерами, и могла позвонить ему, но ей уже не хотелось. Если он решил ее игнорировать, то ему же хуже! Впрочем, разве он пренебрег только ею? Похоже, до Катерины и ее возможного жениха ему тоже мало дела. «Значит, он придумал эту дурацкую интригу, а продвигать ее в жизнь теперь должна я?! Очень мило!..»

Евдокия ощутила, что начинает сильно раздражаться, и решила подумать о чем-нибудь приятном. Но почти все приятное, испытанное ею в этот вечер и сразу представшее ее мысленному взору и чувствам, оказалось связано с великим ритором. Это ее немного смутило, ведь раньше при размолвках с мужем она никогда не утешалась мыслями о других мужчинах. «Но разве я виновата, что с ним так приятно общаться? — подумала она. — В конце концов, мы ничего дурного не делали!» Успокоив себя таким рассуждением, она прочла несколько вечерних молитв, приняла душ, залезла в постель и, утомившись за вечер от всех танцев, разговоров и волнений, почти мгновенно уснула.

Император тем временем сидел в обсерватории. Жерло телескопа поворачивалось из стороны в сторону, отыскивая на небе знакомые светила, и словно прислушиваясь к их голосам. «Интересно, если бы звезды действительно предсказывали будущее, что бы они сейчас мне сказали?» — меланхолично размышлял Константин.

Он чувствовал усталость. Он чувствовал ее все чаще с годами и понимал ее неизбежность. Это трудно — отвечать за все, — ох, как трудно. Даже при наличии Синклита, помощников и всех механизмов «правового государства». Да, формально он разделяет ответственность с кем-то еще, но это ведь только иллюзия для посторонних. Наоборот, чем больше народа вовлечено в управление, тем больше любопытных глаз, пересудов, смешков: «Ну вот, а мы думали… А август, пожалуй, не на высоте положения…»

Константин часто вспоминал об одном своем державном предке. Легко же было ему править! Захотел — послал схолариев резать зарвавшихся динатов, захотел — отнял земли у монастырей и заставил монахов работать, захотел… Впрочем, кончил плохо. И память по себе оставил плохую. Такую, что Константину даже неудобно было бы держать его портрет в приемной зале. Но… с другой стороны, ведь никто потом не пытался вернуть прежние порядки. Голову отрезали, а все, что он сделал, осталось. А мертвых все равно не вернешь… Но понимала ли когда-нибудь такие мысли Евдокия? О, он помнил, как она впервые явилась на заседание Верхней палаты Синклита! Прекрасная, решительная, но вид десятков серьезных мужчин ее заметно обескуражил. Сидела недолго, пыталась вникнуть в суть дела, но явно скучала, поигрывала кулоном на длинной цепочке. Затем встала величественно, улыбнулась: итак, вы здесь, наверное, справитесь без меня? — и удалилась. Вероятно, даже чувствовала себя слегка обиженной невниманием. Но разве совет — место для светской болтовни? И ее муж… разве он виноват, что призван править, призван с юности, и никто никогда его от этой ноши не освободит? Ведь это было понятно с самого начала: император будет именно править, а не наслаждаться жизнью. А жене государственные дела малоинтересны, она порой намекает, что там много времени тратится впустую. Пусть так. Но разве у кого-нибудь получалось иначе?

Император быстро и почти машинально вращал маховики подстройки телескопа, жужжал электроприводами. Он бросался от планет к звездам, иногда сверяясь с таблицами небесных координат. Что ж, вот даже и в космосе ярчайшие светила висят в скучной и беспросветной черноте. Пока их найдешь, отвыкнешь от света. Но разве возможно эту черноту отменить?..

Женщине нужно внимание, внимание… Даже в мелочах. Но для чего требовать его так настойчиво? Неужели жизнь и без того не заполнена миллионами дел, эмоций, интересов? Нет, любовь прекрасна, но с годами она обретает другое содержание, и как может быть иначе? Стоит ли забытый вальс этого немого упрека, этого кружения на виду у всех с посторонним человеком? Этой демонстрации…

«А была ли это просто демонстрация? — подумалось вдруг императору. — Была. А если нет, то…»

— Но уж в чем я совершенно чист, так это в том, что… никогда не мог помыслить рядом с собой другую женщину, — сказал он вслух.

«Ой ли?» — вдруг лукаво пискнул кто-то внутри, мерзко захихикав. «Никогда! — оборвал его император. — И в мыслях не держал!»

Но, главное, он же все равно ничего не понимает в женщинах, и это его счастье, может быть. Или нет?.. Так или иначе, ему все можно простить хотя бы за верность, которой немногие в его положении могли похвастаться.

Константин до боли всматривался в рельеф знакомых планет и спутников. Все сегодня казалось контрастнее, чем обычно. Моря и каналы, подсвеченные невидимым солнцем кратеры, пятна, пятна… Светила, казалось, строили издевательские физиономии… Юпитер! Он был весь в морщинах и складках, светился красным.

Константин отъехал от окуляра, налил вина в старинный приземистый кубок. Задумался немного, потом сказал вслух:

— Какая же все это ерунда. Что я взял себе в голову? Ничего страшного не произошло и не могло произойти.

Вино было терпким. Отдавало немного сливой и приятно горчило.

____________________

Иллюстрация Юлии Меньшиковой.

предыдущее   |||   продолжение