Золотой Ипподром: День третий (7)

Вернувшись после бегов в обитель и пообедав вдвоем в пустой трапезной, Дари и Лари разошлись по своим послушаниям: Лари в цветники, а Дари в монастырский скрипторий. Помещение, где скрипторий находился уже не одно столетие, было разделено на несколько комнат, чтобы сестры не мешали друг другу работать и в то же время могли при необходимости собраться вместе, чтобы обсудить тот или иной проект, оформление книги, какие-то издательские вопросы или просто выпить кофе. В помещении со средневековой еще кладкой сводов и мраморным полом немного странно и одновременно воодушевляюще выглядели современные столы с компьютерами и принтерами. В последнюю неделю Дари помогала здесь матери Елене редактировать перевод «Устава о жительстве скитском» преподобного Нила Сорского и заодно узнала о том, как эта монахиня пришла в обитель.

Мать Елена, родом из семьи русских эмигрантов, после революции 1917 года перебравшихся из России в Европу, познакомилась во время учебы в Сорбонне с молодым византийцем, на последнем курсе вышла за него замуж и по окончании учебы уехала с мужем в Константинополь, где они прожили душа в душу десять лет. Муж Елены погиб в результате аварии на автозаводе, где он работал инженером-технологом. В отчаянии она даже подумывала о самоубийстве, но, бесцельно бродя по Зеленому Поясу вечером в Светлый четверг, случайно оказалась перед вратами обители Источника, украшенными гирляндами из роз и фонариков — был канун престольного праздника монастыря. Елена вошла, спросила у привратницы, что тут такое, и зашла в храм, где уже началась служба. И там, слушая песнопения Пасхи и стихиры в честь Богоматери — «манны спасительной ко ищущего требованию, изливающей благодать независтную», — она внезапно ясно ощутила, что смерти на самом деле нет: муж переселился на небо и будет ждать ее там, а ее саму Бог призывает на новый путь… Так она и осталась в обители.

Помогая ей разбираться в церковнославянском языке, на котором был составлен «Устав» святого Нила, Дари думала об этой истории, заодно вспоминая читанное в романе «Кассия» про призвание героини к монашеской жизни, и размышляла: «Вот мать Елена точно знает, что ее Бог призвал на этот путь, и мать Кассия, наверное, тоже… А я? Могу ли я сказать, что у меня есть такое призвание? Я ведь не потому в монастырь пошла, что ощутила какое-то… божественное прикосновение… Так может, это вообще не мой путь?.. И тут вот еще можно испытывать себя, думать хоть десять лет… А у нас что? Мне и возвращаться-то уже не хочется, а придется… И что? Вот я приеду, и, может, уже Великим постом меня постригут в иночество… И значит, уже все, на всю жизнь! Но если это вовсе и не мое? Как вообще узнать это?..» И она, наконец, решилась поговорить с матерью Кассией.

Дари как раз сидела и размышляла, как бы начать разговор с ней, когда мать Елена получила от нее эмейл: «Матушки, хотите кофе? :) Я уже варю».

— Хочешь кофе? — спросила Елена. — Кассия зовет пить. Но я что-то не хочу, а ты иди, если хочешь, я тут пока без тебя управлюсь.

— Да, я бы выпила… Спасибо! — и Дари вышла из комнатки.

Мать Кассия была одна в небольшом закутке, который сестры называли «кофейней», и варила кофе на электроплитке.

— Здравствуй, Дари! — сказала она, улыбаясь. — Ты одна?

— Да, матушка Елена сказала, что не хочет.

— Ну, значит, мы вдвоем с тобой будем, самые кофеманки, — засмеялась Кассия. — Остальные тоже вот не идут.

— Вообще-то я не кофеманка, — смущенно сказала Дари. — Я просто… я хотела с вами поговорить… Можно?

— Конечно! Садись. Но кофе-то выпей все-таки, — Кассия улыбнулась. — Вот он уже и готов.

Дари села за небольшой стол и, глядя, как монахиня разливает кофе по маленьким чашкам с золотисто-красным узором, несколько мгновений собиралась с мыслями.

— Вы знаете, — начала она, волнуясь, — я читаю ваш роман… и все думаю насчет призвания… в смысле, на монашество. Вот Кассия там, она же по призванию Божию стала монахиней, потому так и сопротивлялась всем соблазнам… даже против своей любви пошла! Это ведь какую силу надо иметь! Наверное, это надо правда ощущать, что именно Бог тебя призвал, чтобы так смочь…

— Да, конечно, — Кассия внимательно посмотрела на Дари, пододвинула к ней чашечку с кофе, а сама села напротив со своей. — А ты еще не дочитала до конца?

— Нет, я только начала четвертую часть… Там дальше ведь еще искушения будут у нее?

— Да, но она их преодолеет. Я как раз и хотела показать… то есть я много чего там хотела показать, — улыбнулась Кассия, — и, похоже, показала даже много такого, чего изначально не хотела. Но вот эту силу призвания мне действительно хотелось показать, потому что лично я думаю, что без такого именно призвания совсем нельзя идти в монахи. Хотя даже не все наши матушки, наверное, со мной согласятся.

— Вот и я думаю об этом… и не понимаю до конца! Ведь у святых отцов сказано про три рода призвания…

— От Бога, от людей и от обстоятельств. Да. У меня в романе тоже они есть… Вот, например, император Михаил Рангаве с семьей — какое у них призвание? Конечно, от обстоятельств. Или обе горничные Кассии.

— У них получается через человека, да? Они посмотрели на нее и тоже захотели…

— Да. В те времена так случалось часто. Но это и понятно: тогда было другое положение, чем сейчас, особенно у женщин: меньше свободы, меньше возможностей для самовыражения… Даже, пожалуй, в монастыре их бывало больше, если говорить об интеллектуальной жизни. Скажем, умер у женщины муж, детей нет или тоже умерли… что ей делать? Вариантов мало: или снова замуж, или жить в миру благочестивой вдовицей, или в монастырь. Последнее часто было более привлекательным. Но это все было раньше. А теперь жизнь совсем не та. Насильственных постригов давно нет, а обстоятельства… они никогда не бывают такими, чтоб у человека совсем никакого выхода не было, кроме монашества. Точно так же и с призванием через человека: в наше время большинство людей хоть и оглядываются на авторитеты, но не настолько, чтобы считать их безусловными… тем более в духовных вещах. То есть я хочу сказать, что если у человека нет прямого призвания от Бога на монашескую жизнь, то все остальные призвания он в какой-то момент может так или иначе сам в себе «переиграть». Например, на него обрушились бедствия и он решил уйти от мира, или кто-нибудь знакомый его расположил к монашеству, убедил, что это очень хорошо и спасительно, да? И вот, приходит такой человек в монастырь, и сначала, может быть, ему бывает все в услаждение души, такой восторг новообращенного… Но потом-то непременно начнутся искушения, возможно, очень тяжкие. И если у человека нет уверенности, что именно Бог его призвал на эту жизнь, то что его в ней удержит? Обстоятельства меняются, наше отношение к людям тоже: сегодня для меня этот человек авторитетен, а пройдет год-два, и я подумаю: какая же я была дура, что его тогда слушала!.. Бывают случаи, когда люди идут в монахи только для того, чтобы быть ближе к какому-то человеку… допустим, к духовнику из монахов. И думают, что это у них духовная любовь и призвание по второму образу, а на самом деле это чистой воды земное и душевное пристрастие. И получается вместо пользы еще и вред от такого монашества! Сама знаю такие случаи, они, пожалуй, самые тяжелые, потому что такого человека очень трудно убедить, что он водится не любовью к Богу, а чем-то совсем другим… Поэтому я и считаю, что если человек не ощущает непосредственно от Бога призвания, горения в душе, уверенности, что это именно воля Божия на такую жизнь для него, то ему лучше не ходить в монастырь.

— Да, наверное, вы правы, так все и есть! — воскликнула Дари. — Действительно если от самого Бога нет огня, так чтоб уверенным быть, то можно в конце концов и передумать… Я вот вспоминаю сестер из моей обители и не знаю, у кого из них есть такое настоящее призвание… На многих посмотришь — они словно лямку тянут, а не Богу служат… То есть, знаете, как будто им сказали, что вот эта жизнь такая хорошая, будешь так жить и спасешься с гарантией… Вот они и решили «быть хорошими», а самим это все не в радость, — она чуть помолчала и добавила совсем тихо: — Я уже и про себя-то не знаю… Может, у меня никакого призвания и нет?

— А почему ты решила идти в монастырь, Дари?

— Наверное, потому, что книжек начиталась, — усмехнулась девушка. — Я могу рассказать, только… вам же работать надо…

— Ничего-ничего, расскажи! Работа не убежит, — улыбнулась Кассия.

— Ну, я постараюсь кратко… В общем, в детстве я в Бога не верила. Точнее, я о Нем не думала. Я была крещеной, у нас почти всех крестят, но потом мне ничего не внушали, не воспитывали в этом смысле, и в церковь я не ходила. Я у родителей одна была, и когда я училась в восьмом классе, папа от нас ушел. У него бурная любовь была с другой женщиной, и он в итоге с мамой развелся. Они, правда, к тому времени уже давно друг к другу холодно относились, и мама не особо огорчилась. А вот я огорчилась… Я папу очень любила! Я к нему часто ездила, хотя его жена меня не очень жаловала. И я понимала, что если у них родится мальчик, то, может, все еще по-старому в целом останется, а вот если девочка, тогда я уже не смогу там так часто бывать… и вообще… В общем, там все сложно было, отношения все эти… я не буду в это углубляться, это не так важно теперь. В тот день, когда я у них была и узнала, что они хотят ребенка заводить, я в каком-то порыве зашла в первый попавшийся храм и стала молиться… ну, почти буквально «неведомому Богу». То есть, конечно, про Христа я знала, но все это было далеко от настоящего православия… Но я Ему помолилась, как умела, чтобы у папы сын родился, а не дочь… И так и вышло! Вот с тех пор я в церковь и стала ходить, книжки читать… Почитала про историю Церкви и заинтересовалась Византией. Я поэтому и поступила на новогреческую филологию, что мне было все это интересно. Я бы и на древнегреческую пошла, но в Хабаровске такого не преподают… Ну вот, а когда я на третьем курсе училась, у папы с его женой родилась дочь. А мама в тот же год вышла замуж опять и собралась рожать… В общем, у меня такое ощущение было, что у меня больше нет родных — у папы своя семья, у мамы своя, а я болтаюсь в безвоздушном пространстве… Тут мне и стали приходить мысли о монастыре. Я еще тогда… немножко влюбилась, но… в общем, ничего не вышло, и я тоже страдала… А в приходе, куда я ходила, у меня подруга завелась, она такая была благочестивая, очень любила всякие паломничества, и я с ней поездила по разным обителям, мне так вроде понравилось… Знаете, когда паломником едешь, все так по верхам, внутренней жизни часто и не видно в глубину… У меня даже мысль была бросить институт и идти сразу уже в монахи, но духовник запретил мне, сказал: «Институт сначала окончи, а до тех пор о монастыре забудь!» Он хороший был такой, пожилой уже, я его уважала и слушалась. Так что институт я окончила, мама занималась детьми, у нее двойня родилась, папа с семьей вообще уехал в Омск, а духовник мой умер. И тогда я решилась и поступила в нашу обитель. Мама еще и обрадовалась, что я им место в квартире освобождаю… А я уже к тому времени начиталась духовных книжек, особенно меня Серафим Саровский впечатлил, его поучения, и как он руки к небу воздел и сказал: «Нет лучше монашеского жития, нет лучше!» Мне тогда так во все это верилось, что вот, монашество, духовная жизнь, служение Богу… Потом-то я пожила в обители и увидела, что на деле все далеко не так, как мне представлялось… Но я думала, что это везде так, а значит, наверное, так и надо, и отступать уже поздно, раз уж решила Богу служить, то надо идти до конца… Это вот только сюда я приехала, посмотрела, как тут все у вас, и поняла, что там у нас не монашеская жизнь, а… не знаю, пародия какая-то! — Дари горько вздохнула. — И еще про призвание думаю… Видно, у меня и не было его! Так просто, мечты какие-то… И вот, что теперь делать? Мне в обитель нашу, честно говоря, уже и возвращаться не хочется! Но так подумаешь: а что, уйти из монастыря, вернуться домой? Представляю, как мама на меня посмотрит! А отчим так вообще… Вот и некуда идти, получается… — Дари опустила голову и умолкла.

— Да, невесело, — тихо сказала Кассия. — Но знаешь, ты не грусти! Безвыходных положений не бывает! Ты помолись Божией Матери, чтобы Она устроила твою жизнь… Ведь не зря же, я думаю, ты все-таки попала к нам в обитель! Значит, зачем-то это нужно, такой промысел… И если ты призвания к монашеству не чувствуешь, не смущайся, не думай, что ты какая-то плохая, что Бог тебя осудит, если ты оставишь этот путь! Вот смотри: даже я выслушала твою историю и понимаю, что ты в монастырь попала не по велению души, а во многом от уныния и безвыходности. Если б у тебя были другие возможности устроить жизнь, ты бы о монашестве и не подумала, может быть, правда?

— Наверное, — согласилась Дари.

— Так вот, если даже я это понимаю, а я человек ограниченный и грешный, то Бог, конечно, все гораздо лучше видит и понимает! Знаешь, мне кажется, скоро что-то определится, и ты поймешь, что все это не зря было, — Кассия задумалась ненадолго. — Может, ты в свою обитель попала не затем, чтоб там остаться, а затем, чтобы сюда к нам приехать, посмотреть… А что дальше будет, мы же не знаем, может, о тебе воля Божия будет совсем другая, чем мы предполагаем… Не грусти! — она улыбнулась.

Тут раздался удар колокола.

— Ничего себе, уже к вечерне звонят! — Дари встала. — Мать Елена, наверное, на меня рассердилась, что я ее бросила…

— Да ну, глупости! — весело сказала Кассия. — Она же понимает, что ты не просто так отлыниваешь от работы по лени. Ладно, пойдем на службу. То есть ты иди, а я чашки помою…

Над обителью продолжал плыть колокольный звон. Выйдя из скриптория, Дари подняла глаза на купол монастырского храма, перекрестилась и взмолилась: «Господи! Вразуми меня, что мне делать! Научи, какое мое призвание! А то я уже не понимаю ничего…» Впрочем, кое-что она, может быть, и понимала, только оно было какое-то «невозможное». Ведь остаться тут она в любом случае не сможет… Тут уж молись, не молись… виза-то с неба не упадет!..

Отстояв вечерню в растрепанных чувствах, Дари направилась к выходу из храма и вдруг увидела Василия: оказывается, он тоже пришел на службу, но она, стоя впереди в углу перед иконой Богоматери, не смотрела по сторонам и не заметила его. Он улыбнулся, подошел к ней, и ее вдруг охватило чувство, похожее на то, какое она испытывала в детстве, отдыхая с родителями на море: на тебя идет волна, бежать уже поздно, и сейчас накроет с головой и, может быть, даже перевернет…

— Здравствуйте, Дари! — сказал молодой человек. — Рад вас видеть!

— Здравствуйте, я тоже рада, — проговорила девушка. — Поздравляю вас! Вы стали героем нынешних бегов!

— Спасибо! Но еще все-таки не совсем стал… Еще только полпути пройдено, всякое может быть… Но в любом случае уже есть, за что благодарить Бога!

Они перекрестились на алтарь и вышли из храма.

— Значит, вы затем и пришли… поблагодарить? — спросила Дари.

— Да, но не только… Я ведь тщеславный, — Василий засмеялся, — и мне хочется узнать, как я выглядел в глазах очевидцев.

— По-моему, чудесно! — с жаром сказала Дари и смущенно умолкла.

Проходившие мимо матушки приветствовали Василия и весело поздравляли его с успехом на бегах.

— О, Василь, привет! — к ним подошла Лари. — Как хорошо, что ты пришел! Ты выступаешь просто классно! А уж в первый день как ты всех поразил, о-о! Никто не ждал, что ты выиграешь, и все так кричали в перерывах, я зашла в ипподромную кофейню купить мороженого, так даже испугалась, там такое творилось! — она рассмеялась. — А теперь уже все, наверное, ставят только на тебя! В общем, так держать! Мы с Дари будем за тебя и дальше болеть! Спасибо тебе за билеты, ужасно здорово!

— Да, — подтвердила Дари, — мне все очень понравилось! Ипподром и все… Никогда не думала, что можно так сочетать древность и современность! У меня столько впечатлений, ой! И церемонии такие величественные, гимн, песнопения все эти… Все так красиво, так замечательно!

— Рад, что вам так понравилось! — ответил Василий. — Будет, что порассказать дома.

— Ох! — грустно сказала Дари. — Да разве в нашей обители расскажешь о таком! Что вы! О том, что я на ипподроме была, лучше там вообще не упоминать, а то… на поклоны поставят!

— Да что вы?! — удивился Василий. — Даже и упоминать нельзя? Ну, простите, я вас огорчил, кажется! Но, в общем, действительно, бега это не совсем монашеское развлечение, — он улыбнулся. — Но вам ведь оно нравится, правда?

— Нравится, — кивнула Дари и покраснела.

Тут к ним подошла Кассия и, поздравив возницу, спросила:

— Вы, конечно, уже были во Дворце?

— Был, но, боюсь, я вас разочарую: я совершенно неспособен описать увиденное! Дворец прекрасен, обширен, богат, ослепителен и великолепен — вот, пожалуй, все, что я могу сказать о нем связного, — он засмеялся. — Тамошняя публика тоже ослепительна и великолепна, но, признаюсь, ее развлечения меня мало прельщают… Вот, хоть узнал, что в некотором роде я даже аскет! А может, недостаточно культурен, что называется. Вот вам, наверное, в этом обществе было бы интересней — там ведь много писателей, ученых… Ее высочество даже познакомила меня кое с кем, а о других рассказала… Действительно блестящее общество! Но со своими друзьями-возницами или вот у вас в обители я чувствую себя куда уютней.

— Могу себе представить! — сказала Кассия. — Я ведь когда-то читала отчеты о тамошних балах… Тут дело не в культурности. Просто это определенный стиль жизни, он действительно не для нас! Кстати, а вас не познакомили с Феодором Киннамом?

— Нет, только показали издали, — с улыбкой ответил Василий. — Он почти все время был рядом с августой.

— О, еще бы! — воскликнула Кассия. — Такая любительница литературы, как она, должна его ценить!

— А кто это? — спросила Дари.

— Как, ты не знаешь?! — вскричала Лари. — А, ну да, до вашей Сибири его романы еще не дошли… Это ректор Афинской Академии, большой ученый и еще романы пишет, «Записки великого ритора», уже три книги вышли. Представь, он сразу стал у нас знаменитым, с первого же романа, а он издан только два года назад! А теперь уже его и переводят, за границей издают, такой быстрый взлет… Но романы у него и правда классные!

— Ну, Лари, ты и оценила! — засмеялась Кассия. — «Классные»! Это не то слово, какое тут нужно. Ты, Дари, обязательно должна их прочесть, раз ты специалист по новогреческой филологии. Вот это действительно наша современная литература высшей пробы! Киннам — мастер слова, каких поискать, мне до него далеко!

— Я бы с удовольствием прочла, — сказала Дари, — только когда? Я же еще и ваш роман не дочитала… Но вы тоже хорошо пишете, мне очень нравится! Если у Киннама еще намного лучше, то я уж и не знаю, что это может быть такое… стихи в прозе?

— Ты почти угадала, — ответила Кассия. — У него очень поэтичный язык! Особенно в третьем романе — просто словесное волшебство! У нас тут его только начали продавать, но нам из Афин сразу прислали, как только вышел, так что я уже прочла.

— Мы, Дари, тебе подарим все его «Записки», вот дома и прочтешь! — весело сказала Илария и вдруг осеклась: она вспомнила рассказы подруги о ее монастырской «каторге» и о том, что у них там нет времени читать даже духовные книги, а мирские и вовсе под запретом…

Обе послушницы заметно погрустнели. Кассия поглядела на них и сказала:

— Зря вы унываете! Вот увидите, все устроится так, что вы удивитесь! Выше нос! А вам, несравненный возница, — она улыбнулась Василию, — желаю дальнейших побед, и до встречи!

Она раскланялась с Феотоки и пошла в сторону трапезной.

— Надо и нам идти, — сказала Лари. — Что-то я проголодалась…

— Ну, приятного аппетита, а я побегу в театр, — сказал Василий. — Я уже и так опоздал сильно.

— В театр?! — удивилась Лари.

— Да, сегодня в Большом идет «Время поэтов». Я тоже там должен быть, у меня приглашение, но мне очень хотелось попасть сюда на службу. Надеюсь, на меня не очень рассердятся, если я приду ко второму действию!

Дари подняла глаза и увидела, что Василий смотрит на нее. Порозовев, она быстро отвела взгляд и бодро проговорила:

— Тогда счастливо вам! А мы пойдем ужинать!

Но никто из троих почему-то не двинулся с места.

— Сейчас, наверное, у нас будет рыбка в сметане, — пробормотала Лари и вдруг оживилась. — А мы завтра с Дари в «Мега-Никс» собираемся после бегов! Представляешь, Василь, она никогда там не была! У них в Хабаровске, оказывается, он только один, и туда ходят одни гурманы поесть осетрины! С ума сойти, правда?

— Неужели? — удивился Василий. — Действительно, забавно! Но у вас там что-то другое, наверное, любят, да, Дари?

— Пироги, — улыбнулась она, — у нас все едят пироги, очень много их всяких! Я до монастыря любила печь пироги, начинки сама придумывала, оформление разное… Это тоже своего рода творчество! Сделаешь что-то красивое и вкусное, потом приятно посмотреть… Но, конечно, это так, развлечение, — добавила она чуть смущенно.

— Развлечение, но полезное! — сказал Василий. — А что же, в монастыре у вас пирогов не пекут?

— Да какие там пироги! — уныло протянула Дари. — Как с утра наварят котел супа и котел каши, так и едят целый день, на все три трапезы. А к чаю леденцы если дадут, и то хорошо…

— Значит, вы, как в монастырь ушли, больше ни разу не пекли пирогов? — спросил Василий. — И вам никогда не бывало жаль, что больше уже не придется их творить?

— Бывало, — со вздохом призналась Дари. — Но я думала, что я ведь пришла в обитель служить Богу, а ради Него надо пожертвовать всеми мирскими пристрастиями… и пирогами тоже.

— Вот еще, чушь какая! — возмутилась Лари. — Зачем жертвовать ради Бога пирогами, если Он тебе и дал умение их печь?! Ведь «всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть»! Вот я скажу матушке Агапии, чтоб она тебя пустила на кухню, и напечешь нам всем пирогов! Да и нас научишь! Чего зря пропадать таланту?

— А что, хорошая идея! — сказал Василий. — Я бы не прочь попробовать ваших пирогов!

Дари покраснела и хотела что-то ответить, как вдруг к ним подошла мать Евстолия. Впрочем, она уже давно, выйдя из храма, наблюдала за ними, но они этого не замечали.

— Привет, братец! — сказала она с улыбкой. — Не думала, что ты появишься у нас сегодня в такое время. Что, придворная жизнь уже наскучила?

— И не говори, досточтимая сестрица! — с шутливым сокрушением ответил молодой человек. — Совсем не по мне! Конечно, поглазеть интересно, но только со стороны… Ну ладно, я пошел! — он внезапно заторопился. — А то, боюсь, на меня кое-кто там может рассердиться, и тогда мне грозит головомойка, — он рассмеялся. — До встречи!

предыдущее   |||   продолжение