Траектория полета совы: Зимние надежды (5)

Доклад прошел хорошо, даже, можно сказать, на ура: Афинаида прочла его без запинки и весьма живо, слушали ее внимательно и с интересом, а потом задали несколько вопросов, на которые она вполне внятно сумела ответить. Сбегая вниз по главной академической лестнице буквально как на крыльях, Афинаида ощутила, что никакого отходняка у нее сегодня не будет, что жизнь налаживается и вообще может быть очень даже прекрасной… Перед большим зеркалом на втором этаже она невольно остановилась и посмотрела на себя: действительно, в этой изящной и стильно одетой девушке с блестящими от радости глазами было трудно узнать прежнюю Афинаиду. Конечно, сейчас она была еще и возбуждена своим первым маленьким успехом на научном поприще, но все равно… Неудивительно, что Алекс опешил, увидев ее в таком преображенном виде!

Она улыбнулась своему отражению и тут услышала, как в сумочке пискнул мобильник — пришло сообщение. Афинаида достала телефон, нажала кнопку, и сердце ее прыгнуло и затрепетало: свиток был от Киннама. «Как Ваши успехи?» — спрашивал великий ритор.

Он помнил, что у нее сегодня доклад, интересовался, как все прошло!.. Ей захотелось написать ему длинное сообщение, но она тут же одернула себя: Киннам — человек занятой, нечего утомлять его… хватит ему и ее «романа» о провале в православие! И она ответила одной фразой: «Спасибо, все прошло хорошо, и вообще мне понравилось!» Через минуту пришел ответ: «Поздравляю! Я знал, что Вы справитесь :)».

Хотя с утра накрапывал дождь, к вечеру распогодилось, и Афинаида прошла часть дороги до дома пешком, любуясь, как заходящее солнце зажигает малиновым пламенем окна домов. Хотелось пританцовывать на ходу, махать сумкой и напевать что-нибудь… О да, она была очень рада успеху своего доклада. Но не еще ли больше — сообщению от Киннама?.. Когда-то подобный вопрос вызвал бы у ней приступ изощренного самокопания в попытках выяснить, какого именно греха тут больше — тщеславия или блудных мечтаний, — но теперь она просто шла по улице и радовалась жизни, и ее совсем не тянуло разбираться в этих материях. В конце концов, она уже достаточно времени отравляла свою жизнь такими «духовными упражнениями», а какую пользу они ей принесли? Приблизилась ли она хоть немного к святости? Не только не приблизилась, но первая же ее встреча с великим ритором показала, что она далека от святости даже по критерием этого мира, что уж говорить о том «высокодуховном» мире, в котором она провела десять лет… И довольно, довольно! Она достала мобильник, перечитала последнее сообщение от Киннама, улыбнулась и направилась к остановке трамвая.

Придя домой, она только успела переодеться и поставить чайник, как запел мобильник. Номер был незнакомый.

— Привет! — сказал в трубке голос Ирины. — Ну что, будем встречаться? Я как раз почти мимо тебя прохожу! Покалякаем?

— Давай, заходи. У меня даже есть, что отметить! — обрадовалась Афинаида.

Она вдруг почувствовала, что со старой знакомой приятно увидеться именно сейчас, когда жизнь улыбнулась так мягко и очаровательно.

Ирине, наверное, хотелось впорхнуть в комнату, но «впорхнуть» у нее не получилось. Не то, чтобы ее покинула былая грация, — просто было заметно, что этой женщине сорок лет и ни годом меньше.

— Хорошо выглядишь! — улыбнулась хозяйка.

Беглого взгляда, действительно, было достаточно, чтобы заметить это. Стройная фигурка, темные брюки, вьющиеся короткие волосы. И еще — улыбка. Вроде бы прежняя, но уже достаточно усталая у краешков губ. Ирину сейчас было трудно представить в мешковатой юбке и сбившейся косынке, которые она так любила десять лет назад. Да и дети уже не висели за ее спиной, не вились вокруг с бесконечными «мам!»

— Садись, садись! — Афинаида хлопотала на кухне, усаживая гостью в покойный уголок, прямо под иконой Богоматери. — У меня, правда, как всегда, нет особых вкусностей. Но вот ликер, и… сейчас, подожди… У меня ведь сегодня был первый в жизни доклад, представляешь? И прошел на ура! Так что…

— Здорово! А я то уж, глядя на тебя, подумала — ты влюбилась!

Афинаида застыла на секунду перед холодильником и быстро принялась вынимать оттуда яблоки, виноград, корзиночку с остатками клубники. Ирина тем временем расположилась поудобнее и достала сигареты:

— Можно дымить?

Наверное, говорить «угу» и не следовало, табачного дыма хозяйка не переносила, но именно сейчас ей не хотелось казаться старомодной. Разлив по рюмкам ликер, Афинаида тряхнула головой:

— Ну, давай за науку!

— Давай-давай, — отозвалась гостья, — я вижу, у тебя с ней роман!

— Да, что-то в этом роде! Ну, а как ты? Как ты сейчас живешь? Расскажи! Я-то ведь думала, вы так и живете в своей «пустыне»!

— Ой, нет, что ты! — как-то криво усмехнулась Ирина.

Задолго до ареста Лежнева она с мужем и детьми перебралась на крохотный и почти необитаемый островок. Отец Андрей не был от этого решения в особом восторге. Даже пытался отговаривать благочестивое семейство, и не в последнюю очередь из-за того, что не хотел лишаться верной и бесплатной помощницы. Но Василий был непреклонен: в городе им с семьей спастись нельзя, детские души нужно удалять от пламени порока… Он приобрел за бесценок старую хижину в отдаленном углу Кикладского архипелага и поспешил переехать туда. Этот поступок считали безумием многие, но не Афинаида. Она только говорила Василию, что, хотя жить вдали от цивилизации прекрасно, все-таки нужны хоть какие-то средства для существования. Лодка с рыболовной сетью, ветрогенератор хотя бы... может быть, даже маленький трактор с плугом, если почва пригодна под огород. Василий вроде бы и соглашался, но все равно отбыл из Афин только с мешком крупы и чемоданом книг, среди которых жития святых были самым легкомысленным чтением. Потом звонил несколько раз, хвастался, что живут они хорошо, «Господь помогает». Афинаида знала, что «Господа» в данном случае зовут тетя Мария — Иринина мама. Она как-то ухитрялась выкраивать драхмы из своей вдовьей пенсии и посылать «отшельникам» муку, мыло и еще всякое, без чего нельзя обойтись. Впрочем, зять ее не терпел за «безбожие» и посылок предпочитал не замечать. Не замечал он и того, что дети, несмотря на жизнь у моря, растут невеселыми и хилыми… Если только про них вообще можно было сказать «растут».

— Мы на острове продержались ровно три года, — рассказывала Ирина. — Ах, какая там красота была, ты и не вообразишь! Закаты, восходы, море светилось, прозрачное-прозрачное, каждый камушек виден! Правда, зимой было холодно, — тут она сразу помрачнела и даже как-то дернула плечом. — Василь печку сложил, но топлива на острове мало. Сидели зимой при огарках, в сырости, слушали, как море ревет. Брр… С местными особо не сходились, они все сквернословы. То есть так муж говорил. Работы там, конечно, не было, рыбачить он не хотел, «душа не лежала». Осенью оливки запасали, мидий можно было собирать… Молились, конечно, много. Акафисты эти читали. Но это поначалу. Потом все меньше и меньше, стало не до того. И Василь стал задумываться. Уж о чем, не знаю, я уже перестала понимать. Мы ему как будто мешали… Ему всё мешало — и все. А когда он вдруг собаку удавил, потому что много ест и мешает, я поняла, что любой из нас, наверное, не ценнее… — тут Ирина опрокинула еще одну рюмку ликера и жадно затянулась новой сигаретой. — Но я бы никогда его не бросила, ты же знаешь…

— Так ты его бросила? — почти вскричала Афинаида.

— Да. Можно так сказать. Хотя он хороший, ласковый… когда не сходит с ума от идеи. Вот… А потом он сам ушел. То есть сначала мы сбежали с острова. Он сказал, что ему страшно и что он больше там не может жить. Поселились возле одного монастыря, там хоть чем-то можно было подкормиться… Боже, какая же я дура была! Я ведь даже крестики вырезала для монастырской лавки по две драхмы за десяток! Все руки бывали в крови. Кто спрашивал, говорила, что мужу трудно, не успевает всего. А он… То что-то делал, то вдруг бросал все надолго. Или сидит книжку читает, да все подчеркивает карандашом, жирно так. Или просто сидит, смотрит на море часами. Молчит и молчит, прямо страсть! Как-то сказал, что хочет поехать в Московию, пострадать за Христа. Насилу отговорила! Письма к нему какие-то приходили…

— Я знаю, знаю, — кивнула Афинаида, — к нему наши писали о православии, о ересях…

— Ну да, ну вот… — Ирина потерла веснушчатый носик. — На ересях-то он и съехал! А как отца Андрея арестовали, сказал, что все, никакого православия больше нет и не будет, и Церкви пришел конец.

Афинаида удивленно вскинула брови.

— Да-да! И он тогда сразу нашел себе в деревне какую-то бабу. Вернее, это она его нашла, чтобы помог крышу покрыть. Ну, и покрывал бы там тихо все, что хотел, так ведь ему мало было — приходил оттуда через день, и все рассказывал, какая она хорошая, и умная, и красивая, не то, что я в своих юбках…

— Ой-ой! — тут Афинаида не выдержала и, вскочив, подошла к окну, выглянула на темный двор и повернулась к подруге. — И что же, получается, это — итог? Это нужно было столько подвизаться, мучиться, чтобы потом просто отпустить себя… «на волю»? Я знаю, некоторые из наших тоже… Вот помнишь Романа?

— А, «идеальный послушник»? — Ирина издала смешок.

— Да. Я про него случайно узнала, он тоже… все бросил, стал пить, курить, с женщинами… А ведь он действительно был почти идеальным! С точки зрения отца Андрея, по крайней мере… Нет, я могу понять: после того, что было, можно разочароваться во многом, даже в отчаяние впасть, но… Ведь была же у нас вера? Разве мы не ради Бога подвизались? А теперь вот так, одним махом, бросить вообще все, уйти в полную противоположность? Я не понимаю!

— Ты и не поймешь, наверное, — тут Ирина посмотрела на подругу с неожиданной грустью… наверное, впервые с настоящей грустью. — Василь потом вернулся, просил все забыть, предъявлял права. Но мне уже так хорошо было без него! Дети все спрашивали с надеждой: «Он не приедет больше, правда?» Оказывается, хорошо запомнили, как папа их благочестию обучал… через мягкое место! А мне так обидно стало и, в общем-то, все равно уже. Собрала своих и уехала к маме. Но у нее ведь домик маленький, пришлось комнату снимать. Потом квартиру.

— А как же… — вновь удивилась Афинаида. — Тебе что, удалось найти хорошую работу?

— Да, я сразу в порт и устроилась. Вернее, меня устроили, — загадочно улыбнулась Ирина. — Сваришь кофе, а?.. Нет, он, в сущности, бескорыстно! — объясняла она спине подруги, суетившийся у плиты. — Просто сосватали мне мужичка одного неприкаянного, лет сорока пяти. И дело не в том, конечно, что мне нужно было с кем-то спать, просто…

Афинаида обернулась и уставилась на подругу. Ей вдруг показалось, что она до сих пор знала не Ирину, а только ее половинку. Или даже четверть — краешек бледной щеки, серый глаз без тени косметики, что выглядывал из-под потертого платка. Сейчас же на нее смотрело совсем другое лицо: милое, улыбающееся, только совсем чужое — или это впечатление пройдет? — и она не могла понять, нравится ли ей это лицо. Но выражение лица было вполне человеческое, временами по нему пробегала тень страдания.

— Просто иногда бывает настолько одиноко, что хочется прислониться хоть к фонарному столбу! И пусть у столба свои желания, а до твоего одиночество ему и дела нет, это уже не так важно… Говорят, у северян даже такая присказка есть: «хоть грязненький, хоть пьяненький, но лишь бы кто по дому в штанах ходил»…

— Никогда этого не понимала и не пойму! — Афинаида помотала головой. — Штаны и самой можно надеть, если очень хочется! Но хвататься за первого попавшегося мужика, это… это…

Она не нашла слов и просто со стуком поставила на стол кофеварку, ароматная пена едва не выплеснулась через край.

— Послушай, да перестань ты кипятиться и не смотри на меня с таким ужасом! — вдруг нахмурилась Ирина. — Лучше кофе налей. Просто ты действительно никогда не могла понять некоторых вещей и, наверное, до сих пор не понимаешь! — тут она заулыбалась весело и подмигнула хитро. — Ну, ты правда не была в таком положении, и хорошо. Или, может быть, плохо, что ты так и осталась ребенком… что живешь тут, вижу, одна, и стол у тебя скоро развалится. Ну, хоть не монашка, по крайней мере, и то хлеб! Оно, знаешь ли, хорошо быть монахом, но только те, кто по-настоящему хотели, уже стали. А остальным вот приходится крутиться как-то там… бороться с обстоятельствами… А хуже всего, знаешь, это всеобщее лицемерие. Дескать, поживем в браке, нарожаем детей, потом по монастырям разойдемся… И что это за жизнь начинается? Знай себе, постись да поросись, спасайся чадородием! Я ведь там, на острове четвертого родила, хотя и подумывала уже, как бы от этого дела отвертеться… Нет, я их всех люблю, конечно, — спохватилась Ирина, — только жалко их очень! Большие стали, в церковь не затащишь. Так и хожу одна…

— Ой, а куда ты ходишь? — Афинаида оживилась.

— К отцу Диодору, в Одигитриевскую церковь, на Диоскуровской. Младший мой пока с нами живет, вот его и вожу…

— С «вами»? Ах, да, мужичок? — понимающе кивнула Афинаида.

— Нет, дитя мое! Мужичка того надолго не хватило. Женская ласка, знаешь ли, расслабляет, герою хочется новых подвигов… Ну, не важно!

— Так ты сейчас… замужем? — поинтересовалась Афинаида и мысленно отругала себя за вопрос, который нужно было бы задать уже давно: сейчас он уже, пожалуй, звучал бестактно, и разобраться в нем было так же сложно, как в языке дешевых колец, унизывающих Иринины пальцы.

— Скорее, он за мной… прячется от жены, когда совсем невмоготу! Впрочем, это часто, — тут подруга тряхнула короткими кудрями и засобиралась. — Прости, я ведь по делу шла вообще-то, думала только на минутку забежать…

— Да ладно, подождут твои дела! — Афинаида неожиданно вскочила с места. — Посиди еще! Мне ведь все так интересно и… неожиданно. Я знаю отца Диодора… раньше знала. Он всегда был такой строгий!

— Строгий, да, но и умный тоже. Или ты думаешь, он меня и на порог не должен пускать? Еще как пускает! Часто не причащает, конечно, но я особо и не стремлюсь. Как есть, так и есть, чего уж тут?.. Я вообще поняла, что вера это сильный яд, в больших дозах отравляет жизнь и все убивает. Кто-то может, наверное… Я — не могу.

— Но почему — ты можешь сказать? Почему так выходит? Я вот… я ведь тоже теперь уже далеко не так живу, как тогда… Но мы же могли раньше? Отец Андрей мог, старец Всебед… Знаешь, отец Андрей тебя в пример мне приводил, как надо жить по-христиански, как вести себя, когда я еще только начинала…

Афинаида почувствовала, что крепкий ликер добрался наконец-то до сердца, и ей вдруг стали как будто даже в какой-то мере симпатичны эти тени прошлого, эти люди, которые сначала наполнили ее жизнь, а потом опустошили ее…

Ирина потупилась и даже на несколько секунд прижала пальцы к вискам.

— Послушай! — сказала она быстро. — Я до сих пор не знаю, кто такой отец Андрей! Может быть, действительно великий аскет, а может, великий грешник. Я вообще не понимаю до конца, что происходило с ним и с нами. Но кое-что известно и мне. Рассказать? Слушай! Я ведь до Василия еще умудрилась побыть… иеромонахиней!

— Ты?!

— Да. Молодой был такой батюшка, задорный… «Ты, — говорил, — должна понять, никто от греха не свободен, и мы, попы, тоже слабые человеки! Только плотский грех апостол в сторонке поставил, но ведь как сказал? “Соединяющийся с блудницей”! Вот не хочу я с блудницей-то! Это уже совсем нехорошо, неправильно будет!» И что ты думаешь? Наутро каждый раз разрешительную молитву прочитывал: «Чиста ты, дщерь»!

Афинаида слушала с замирающим сердцем, совершенно потрясенная. На подругу же напал нехороший задор, она говорила быстро, сбиваясь:

— Со старцем нашим тоже непорядок. Не знаю… Лежнев что-то знал про него… Очень уж любил Всебедушка, когда мальчишки вокруг него крутились… ноги, пальцы ему растирали… не знаю, было ли что еще… А может и знаю, не спрашивай, противно! В общем, Лежнев к нему вечерами, после исповеди приходил и спрашивал, кто, да чем, да о чем… А потом с нами — помнишь ведь? — «мне Господь открыл про тебя, Афинаида…»

— Но ведь это же… — прошептала потрясенная девушка.

— «Это же»! Там похлеще шутки были, но опять не спрашивай, откуда знаю! Да я ведь еще и Фролушку блаженного застала, как к нему девок посылали для смирения гордыни! Натирают ему грязную спину мазями, морщатся, а он хохочет да плюется… Нет, Идка, нечему им нас учить! Ни обыкновенным, ни самым-распресамым православным. Все они на одно лицо! Ну, да Господь им судья, а меня не трогайте…

Афинаида смотрела на Ирину грустно. Потрясение понемногу проходило, и она почему-то думала сейчас, что подруга, несмотря на годы, проведенные в Афинах, осталась провинциалкой. Больше, чем нужно, эмоций, излишне яркая помада… Но в то же время — здоровая воля к жизни, так свойственная жителям пелопонесских ущелий, которые только вздохнут после камнепада, и снова начнут пристраивать к утесу немудреный домишко.

— Это все очень печально, что ты рассказываешь. Мне даже и ответить, наверное, нечего… Ничего, что я почти только слушаю?

— Да слушай, слушай! Я же к тебе за этим и пришла, не думай, — засмеялась Ирина, но как-то деланно. — Впрочем, ты ведь почти ничего про себя не говоришь! Ну, в следующий раз, хорошо? Страшно рада тебя видеть!

Уже переступая порог, гостья вдруг обернулась и потрепала Афинаиду по макушке:

— А ты вот не хочешь уже в монахини, как раньше, и хорошо.

— Да я еще и не знаю ничего, в общем-то… — смутилась Афинаида.

— У тебя на лбу, душа моя, написано гораздо больше, чем ты сама знаешь, не обольщайся на этот счет. Ну, пока, ты не пропадай! — Ирина чмокнула подругу на прощание и махнула рукой.

— оглавление —

предыдущее    |||   продолжение