После сдачи экзамена Афинаида окончательно поняла, что ей надо что-то менять в своем внешнем облике. У нее была отложена некоторая сумма денег «на непредвиденные расходы», а теперь через неделю наступал ее день рождения, и отец, как всегда, прислал ей из Адрианополя, куда уехал со своей женщиной, спасаясь от ярости жены, денежный перевод — этим ежегодным подношением и ограничивалась его любовь к дочери, если не считать того, что на самый день рождения от него приходила поздравительная телеграмма, всегда почти с одним и тем же текстом на бланке с разноцветными слониками или зайчиками, точно Афинаида до сих пор оставалась маленькой девочкой.
Поначалу она писала ему письма, спрашивала о жизни на новом месте, но он никогда не отвечал, и она перестала писать ему, только посылала открытки на день рождения и на новый год и совсем ничего не знала о том, как он живет, пока не умерла мать. Афинаида послала отцу телеграмму, и он позвонил, даже хотел приехать, но когда узнал, что будет церковное отпевание и соберутся новые православные друзья его бывшей жены, сразу сник и передумал, лишь прислал денежный перевод и попросил дочь от его имени заказать венок на могилу покойной. О себе он сказал только, что живет все со своей женщиной, на которой теперь можно будет, наконец, жениться — жена до самой смерти не давала ему развода, — что живут они «по всякому, но в целом нормально», поинтересовался личной жизнью дочери, спросил, почему она до сих пор не замужем, она ответила, что «не сложилось», он сказал: «Гм! Странно, вроде могла бы найти парня себе, с твоей-то внешностью», — после чего Афинаида предпочла поскорей окончить разговор…
С тех пор их общение по-прежнему ограничивалось обменом поздравительными открытками и раз в году денежным переводом с неизменной сопроводительной фразой: «Любимой доче от любящего папы». Правда, в период «православной жизни» все эти деньги до последней лепты жертвовались на церковь: мать твердила дочери, чтобы та не смела принимать «подачки от этого негодяя» — несмотря на все свое христианство, она почти до самой смерти не называла мужа иначе, только в последние недели умиротворилась и как-то сказала: «Ну, дай Бог ему вразумления и мира!» — а Лежнев, со своей стороны, говорил, что эти деньги, будучи пожертвованы «на храм Божий», могут «умилостивить Господа, и Он вразумит и приведет к покаянию заблудшую душу»… Только после разгрома секты Афинаида, наконец, начала тратить присылаемые деньги только на себя, и как бы приземленно ни выражалась отцовская любовь, она теперь была девушке очень кстати: можно было без затруднений обновить свой гардероб.
Разговор с Марией почти убедил Афинаиду в необходимости смены имиджа, а бывая в Академии и поглядывая на аспирантов и преподавателей, порой ловя на себе их недоуменные взгляды, она все яснее сознавала, что в научной среде, куда она хочет вписаться, нельзя выглядеть белой вороной: нужно иметь приличный внешний вид, чтоб на тебя не смотрели косо. Процитированный «Королевой Марго» на экзамене стих Гесиода о «соблюдении меры» стал как бы катализатором этой внутренней реакции, и в душе Афинаиде вспыхнуло: все, хватит! Религия религией, но, в конце концов, она ведь не мусульманка, которой вера приписывает носить хиджаб! К тому же и у мусульман с этим теперь далеко не всегда строго… Арабки, которых они с Марией однажды видели в коридоре Академии — Мари сказала, что они из Южной Амирии, делегация из Хадис-Багдадского Университета, — почти все были без платков, хотя в остальном требования религии были соблюдены: длинные рукава, брюки или длинные юбки… впрочем, у некоторых рукава были в три четверти или даже вовсе короткие. «А в православии ведь и нет никаких специальных требований к одежде — какой длины должны быть рукава или юбки, — думала Афинаида. — Апостол Петр, когда рыбу ловил перед явлением Христа, вообще был голым, в Евангелии об этом прямо сказано! Но не обвинил же его Христос в нецеломудренном поведении!.. И потом, раньше все ходили в длинных туниках, даже и мужчины, но теперь-то никто так не ходит, теперь другой стиль одежды, другая культура, и все к ней привыкли. Так чем тогда плоха какая-нибудь юбка до колен или блузка с коротким рукавом?.. Императрица вон, на приемах в каких открытых платьях бывает, но никто же ее не обвиняет в неправославии!..»
Телевизора у Афинаиды не было — они с матерью вынесли его на помойку во второй год пребывания в Лежневском приходе, — но она теперь иногда просматривала новости в интернете, в том числе видеозаписи, приглядываясь к тому, как живут и чем дышат «нормальные люди», в общество которых она намеривалась вернуться. Она видела, что люди, в том числе те, о чьей религиозности было хорошо известно — например, император и его супруга, — совершенно не парились над многими из тех вопросов, которые вызывали у Афинаиды разные сомнения. Если уж такая красивая женщина, как августа, нисколько не смущается мыслью, что может кого-то соблазнить своими обнаженными плечами и великолепными нарядами, то чего ради смущаться Афинаиде, далеко не красавице, тем более что она и не собирается одеваться так откровенно и великолепно? Она всего лишь не хочет выделяться среди своего окружения. «Это у Лежнева, когда я при храме работала, все эти балахоны были уместны, там все так ходили, ну и я была, как все… А теперь я попала в другое общество, и мне нужно соответствовать! Ничего неприличного в этом нет, я ведь не собираюсь разряжаться так, как Элен…»
Такими и похожими рассуждениями она убеждала саму себя, но ей все-таки было немного боязно менять свой стиль. Ее «православные» одеяния оставались почти единственной нитью, которая крепко связывала ее с «истинно-христианским» прошлым: она уже давно не старалась непрестанно повторять в уме Иисусову молитву и не служила ежедневно вечерню с повечерием, как прежде; исповедовалась не два-три раза в неделю, как раньше, а примерно раз в полтора-два месяца и без всяких подробностей, которые так любил выслушивать Лежнев, чтобы потом давать бесконечные духовные наставления; причащалась не чаще одного раза в две-три недели и уже не старалась после причастия весь день проводить в чтении духовной литературы, акафистов или псалмов, а занималась, приходя из церкви, своими обычными делами; утреннее и вечернее правило сократила до обычных молитв из краткого молитвослова, редко брала в руки Псалтирь, а акафисты и вовсе забросила; посты соблюдала уже не по уставу, всегда с рыбой; Евангелие читала не по главе в день, как раньше, а по одному зачалу, и то не ежедневно; книги святых отцов брала в руки или когда у нее оставалось свободное время от чтения научной литературы и, о ужас, интернет-новостей и прочих вдруг ставших нужными вещей, или когда это ей было необходимо для научных исследований, — и она так быстро привыкла к такому образу жизни, что все это ее уже почти не смущало. Но, однако, у того же Макария Великого, которого цитировал Киннам в их первую встречу, говоря о том, что нет универсальных рецептов православной жизни, постоянным рефреном повторялась мысль о необходимости предать все свои силы на служение Богу, отвергнуть все, что мешает соединиться с Ним, стараться стяжать благодать, не гоняться за «внешними» знаниями, смиряться и терпеть всякие притеснения и скорби ради Христа… Где это все у нее теперь? Если она на что и старается предать почти все свои силы, то это служение науке… а самую большую скорбь ей доставляет мысль о том, что великий ритор никогда не посмотрит на нее как на женщину!
«Если я стану одеваться совсем по-светски, что вообще останется от моего христианства? Только несколько утренних и вечерних молитв да иногда исповедь с причастием?» — думала Афинаида, по возвращении из Академии переодеваясь в заношенный темно-зеленый халат. Впрочем, и мысль, будто длинная юбка приближает ее к христианству, казалась ей теперь очень глупой. Киннам прав: имеет значение только личное отношение человека и Бога, какое-то ощущение Его промысла над собой, Его направляющей руки в собственной жизни… И если ее «прорыв» к науке не был промыслительным, то… где тогда вообще этот промысел? Чего мог хотеть от нее Бог после того, как Лежнева арестовали? Уж конечно, не того, чтоб она бросилась под машину! И не чудо ли — та «встреча» с романом Киннама в магазине старой книги?!.. Не промысел ли — что именно у него она теперь пишет диссертацию?.. Афинаида не могла воспринимать это как простое совпадение. Значит, Бог хотел, чтоб она пришла в науку. Но в науке свои правила жизни, и она стала их усваивать. Бог всеведущ, и разве Он не знал, что она придет к такому образу жизни? Ведь она пришла к нему не потому, что бунтовала против религии, она же не потеряла веры, все это вышло само собой, как-то естественно… И какая вообще всему этому могла быть альтернатива? Найти опять какой-нибудь приход, где можно работать при храме и заниматься «спасением души»? О, нет! Довольно с нее десяти лет «спасительной» жизни! Теперь назад дороги нет. Даже если сейчас она опять пошла по неправильному пути, все равно это лучше, чем то, что было. И к прошлому она уже не вернется. Никогда.
Афинаида подошла к зеркалу, медленно расплела свою тугую косу, расчесала волосы, и они рассыпались по ее плечам и спине каштановыми волнами. В школе, а потом в Академии она носила стрижки, которые ей шли и к тому же не требовали особой укладки — ее густые, мягкие, чуть вьющиеся волосы красиво ложились сами собой, без специальных ухищрений. Но Лежнев категорически запретил ей стричься, процитировав апостола Павла о необходимости покрывать голову в церкви: «Если жена не покрывается, пусть и стрижется; если же стыдно жене стричься или бриться, пусть покрывается». Когда-то на Афинаиду его увещание сильно подействовало, но теперь она думала об этом наставлении с недоумением: оно было написано исходя из аксиомы, что женщине стыдно стричься, — но почему ей должно быть стыдно? Ведь чувство стыда возникает, когда человеку кажется, что он сделал нечто, неприемлемое с точки зрения других людей или Бога. Если говорить о людях, то, может, во времена апостолов женские стрижки считались неприемлемыми даже у язычников, но для кого они неприемлемы теперь, кроме таких упертых православных, как Лежнев?.. А если говорить о Боге… где вообще в Библии сказано о Его отношении к женским стрижкам?! Если, конечно, не считать этих слов апостола Павла… В Ветхом Завете, может быть?.. Афинаида плохо знала его; один раз она прочла всю Библию целиком, потратив на это примерно год, но мало что запомнила и не призналась Лежневу, что больше всего ее впечатлили истории наподобие рассказов из Бытия о двух женах Иакова, о том, как Рахиль и Лия торговали друг у друга ночи мужа за мандрагоры, о проданном в Египет Иосифе… Словом, ей было интересно то, что напоминало об обычной реальной жизни грешных людей, а не о благочестивых подвигах. С Павлом тоже все было как-то не очень понятно. Почему, например, он, говоря о том, что женщина должна растить волосы, что это для нее «слава», приводит довод: «волосы даны ей вместо покрывала», — и это там, где он говорит о необходимости покрывать голову на молитве? Если волосы вместо покрывала, то зачем еще покрывало? А если покрываться на молитве, то… почему тогда нельзя стричься?.. А он еще там же говорит, что «если муж растит волосы, то это бесчестье для него». Почему же тогда Лежнев всегда ходил с хвостиком, а во время литургии распускал свои волосы по плечам, если это «бесчестье»?!.. Как жаль, что она тогда не догадалась спросить его об этом! Интересно, что бы он ответил?.. Нет, что-то здесь не то с этим поучением насчет стрижек!..
Впрочем, стричься ведь ей не обязательно, можно просто причесываться как-то иначе… Афинаида чуть взбила волосы, попробовала заплести их в мягкую не тугую косу — и увидела, что от такой, казалось бы, мелочи ее вид преобразился: лицо стало выглядеть гораздо женственнее, нежнее, она даже почувствовала себя более свободно и естественно. «Ну, вот, — подумала она, — всего-то изменила, а какой эффект! А если так?..» — она опять распустила волосы и попыталась заплести косу «колоском», так чтобы волосы при этом лежали на голове более-менее пышно. Результат ей понравился еще больше: так ее прическа выглядело более по-деловому, но в то же время изящно и без прилизанности. «Вот! — радостно подумала Афинаида. — Так я и буду теперь ходить!»
В субботу она отправилась в «Четыре сезона» — близлежащий торговый центр с огромным количеством разных секций одежды и обуви. Стоило ей вступить под своды этого здания из стекла и металла с мраморными полами и эскалаторами между этажами, как у нее разбежались глаза. Со всех сторон из ярко освещенных витрин на нее призывно глядели вещи. Платья, костюмы, юбки, блузки, любых расцветок, от черных и серых до самых кричащих и ядовитых, соблазнительно облегали пластмассовые формы манекенов. Изящные туфельки на каблуках любой высоты или огромных шпильках, внушавших Афинаиде почти суеверный страх, кокетливо выставляли перед ней свои острые, круглые или квадратные носы. Кожаные сумки и лаковые кошельки разных размеров и цветов благородно поблескивали на стеклянных полках. Разноцветные домашние халаты, ночные рубашки и пижамы манили разнообразием ярких веселых цветов. Купальники… тут Афинаида отвела взгляд и быстро прошла мимо: обдумывать возможность похода на пляж она пока была не готова.
Сначала она просто ходила, глазея на витрины, но вскоре поняла, что весь центр ей все равно не обойти, и надо уже на чем-то остановиться. Она зашла в несколько секций, приценилась к костюмам, блузкам и туфлям, прикинула в уме, на что ей можно рассчитывать, и стала высматривать вещи более целенаправленно. Ей нужен был деловой костюм, две-три красивых кофточки, приличные туфли и сумка. Относительно цвета последних она определилась сразу — черный подходит ко всему, и, примерив несколько пар, она купила изящные лаковые туфельки на небольшом каблучке, которые сразу надела и пошла, а старые, немного отойдя от обувной секции, стыдливо сунула в мусорное ведро, подумав: «Прощай, прошлая жизнь!» Затем она купила черную лаковую сумку средних размеров — такую, чтобы в нее можно было положить пару книжек и распечатку, — и хотела было купить такого же цвета кошелек, но тут ее внимание привлек другой — сочного темно-зеленого цвета с золотистой отделкой и множеством отделений, в том числе для визиток и миниатюрного блокнотика. Правда, он оказался страшно дорогим, и Афинаида опять вернулась к тем моделям, которые смотрела сначала, но зеленый квадратик так и притягивал ее взор… Наконец, она решилась «разориться», купила его и с удовольствием переложила туда все содержимое прежнего. Старые кошелек и сумку постигла судьба старых туфель. Каблучки новых задорно стучали по мраморному полу, и Афинаида чувствовала себя уже гораздо уверенней.
Теперь надо было отправляться на поиски костюма. Они оказались недолгими, хотя и тут Афинаида в итоге купила не то, что собиралась вначале. Выбрав строгий костюм в черно-зеленую клетку, с пиджаком прямого покроя, она примерила его и, наконец, призналась сама себе, что ее старая длинная юбка выглядит «совершенно кошмарно» — после того как она увидела себя в зеркало в новом костюме, ей резко расхотелось надевать прежний балахон. Она уже хотела покупать костюм, как вдруг продавщица сказала:
— Госпожа, у вас такая прекрасная фигура, вам надо другую модель, померьте лучше вот этот! — и она показала ей светло-оливковый в темно-зеленую крапинку костюм с более модным приталенным пиджаком и прямой, как и в первом костюме, юбкой до колен с небольшими разрезами по бокам.
Афинаида примерила его — действительно, эта модель шла ей намного больше, смотрелась нарядней и выгодно подчеркивала достоинства ее фигуры. Правда, он был подороже, но девушка уже не стала смотреть на такие мелочи. Костюм упаковали, и тут Афинаиде пришла в голову мысль купить еще юбку и сразу же надеть ее — в старой она вдруг почувствовала себя неуютно, словно в каких-то отрепьях. Она остановила выбор на чуть расклешенной юбке до колен из достаточно плотной, но мягкой черно-белой меланжевой ткани — как раз для грядущей зимы. Афинаида тут же надела обновку, а старую юбку почти с отвращением сунула в мешок — сгодится положить вместо тряпки у двери!
Осталось только купить несколько кофточек. Их выбор был очень богатым, и Афинаида довольно быстро подобрала себе три — нарядную белую блузку с шитым воротничком и коротким рукавом, мягкую кофточку теплого желтого цвета с круглым вырезом и длинным рукавом, а третью — совсем облегающую, темно-вишневую, с небольшим воротником-стойкой и рукавом в три четверти. Купив последнюю обновку, Афинаида с неудовольствием обнаружила, что деньги имеют свойство быстро кончаться. А ей еще хотелось новый домашний халатик, пару ночных рубашек, и немного красивого белья, и… «Ну ладно, — вздохнула она, — что же делать, придется отложить до следующей зарплаты… На первый раз я достаточно принарядилась и так!» — она улыбнулась и, нагруженная пакетами, с довольным видом отправилась к автобусной остановке.
вера приписывает => вера предписывает (2 раза).
ОтветитьУдалить